Едва заметно хмурится, слыша удивляющее "не". Кэтрин готова даже признаться самой себе, что не хочет быть дочерью Ричарда, лишь бы укрыть раненые чувства от презрительного взгляда сэра Коллинза. Она сильная девочка, настолько сильная, что не даст себя в обиду ни школьному задире, ни родной матери, ни политической акуле.

Голос матери кажется спасением из ловушки встретившихся взглядов: откровенно неприязненного и деланно безразличного. Лицо Офелии не менее требовательное — но мягче, заботливее, и это так тяжело вяжется в голове Кэтрин с интонацией голоса, что она невольно напрягается.

Этого шага?

Где-то на подсознательном уровне девушка, на самом деле, отлично понимает, о чем говорит Офелия, но даже помыслить о чем-то подобном — почти преступно, невероятно смело, чересчур дерзко даже для Кэтрин Андерсон. Она, быть может, даже была бы согласна, быть может даже хочет, чтобы Ричард настоял на таком исходе, и пылкой надеждой поднимается огонь в груди. Она, быть может, действительно хотела бы.

И — неожиданно — невероятно смешно от того, как сходятся их с Офелией мысли. Вопреки не схлынувшему еще сиюминутному раздражению, по-детски нелепой обиде и ослиному упрямству, Кэтрин коротко фыркает и улыбается матери: не губами, но уголками глаз, искрящихся озорством. Веселье это горчит на языке, но вселяет надежду другую — и на новой волне она в самом деле готова вновь назвать Офелию мамой.

А потом оборачивается — и не встречает взгляда Йена. Он не смотрит на нее — и Кэтрин думает о том, что совершенно безразлично, кем она будет для него по мнению окружающих, если он все так же будет смотреть мимо. Ехидная радость, на мгновения скрасившая лицо, сменяется безразличной маской, за которой пытается она спрятать досаду.

— Спасибо, мам...

Что же, играть — так до конца, до самого последнего сожженного моста, до сжатых в тонкую линию губ.

Будто бы ее мнение кого-то волнует.

— ..но у меня другие планы, — в глаза Офелии не взглянуть. Лгать ей, кажется, было проще раньше, но сейчас эта полуправда дается с трудом, досадным скрипом на сердце.

Ведь быть могло...

Но ничего лучше она предложить не может — и чувство собственной ничтожности давит на сердце. Она, верно, самая неудачная ставка в жизни сэра Коллинза — и сейчас ей почти наплевать на это.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

..не могло.

Она могла бы предугадать поступок Йена — должна была, но вместо этого оторопела, застыв беспомощной фигуркой. В их семье она всегда была самой взбалмошной и сумасбродной, но Айронс со своим потрясающим умением принять спонтанное решение и с уверенностью грузового танкера следовать ему, дал бы сестре фору. "Не нагулялся" — к ней? Слова эти странно и дико звучат из уст Йена, почти так же капризно, как ее собственные незадолго до этого, но даже они — как веление Английской Королевы, а не желание подростка. А казалось бы, благородная кровь здесь только в жилах сэра Коллинза и его внебрачной дочери.

Но, по крайней мере, ей не нужно смотреть на брата, чтобы знать, какое у него сейчас выражение лица.

Слова отца, звучащие после того, как за Йеном закрылась дверь, находят отклик в душе Кэтрин, становясь той самой каплей — последней.

— И какую же проблему вы надеялись этим решить? — Цедит она, поднимая взгляд на отца. — Вас же так волнует вольность моего поведения. Позвольте спросить, чем невеста, изменяющая жениху, лучше обычной шлюхи?

Короткое грубое слово слетает с губ — Кэтрин даже не задумывается, лишь называет так, как чувствует по отношению окружающих. Это слово преследовало ее всегда: в глазах одноклассников, в словах Йена, а теперь — в словах отца. Ей всегда было безразлично — пока это не отравило ее отношения с единственным близким человеком.

Кэтрин поднимается из-за стола резко, разве что не вскакивает. Напряжена и уязвлена, неистово краснеет и сжимает ладони в кулаки. Говорит нарочито холодно, но уже не справляется с валом нахлынувших эмоций. Хотела бы упрекнуть Коллинза в его собственных ошибках — но умом понимает, что этого делать не следует, ведь свою ангельскую мину отец, несомненно, уже отрепетировал.

— Йен — прекрасный кандидат на роль всепрощающего святого для кающейся грешницы, но это вроде не его пиар-кампания, — она щурит глаза, хмурит брови, не отрывает взгляда от сэра Коллинза. — Или детство, проведенное в одном доме с мальчиком, вдруг стало чем-то постыдным? Мне едва исполнилось четырнадцать, когда я ушла из этого дома — так какие такие грехи вы намерены прятать за показной свадьбой?[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Кэтрин поджимает губы, реагируя на прикосновение Офелии легко различимой досадой. Действительно, она мать Йена, а не ее, и выбирая между ними, она всегда предпочтет родного сына. Сегодня, ощущая ее незримую поддержку, Кэтрин даже смела подумать, что допустила ошибку в прошлом, но в этот момент необычайно остро ощутила: уход из семьи Айронс был правильным решением.

И почему-то от этой мысли ей невероятно горько.

— Между нами три месяца разницы, — в меру своего понимания выпада отца глухо отвечает Кэтрин. Его безразличие, граничащее с откровенное брезгливостью, лишь усугубило ощущение собственного одиночества. Йен и Офелия ушли. Все ушли. Все.

Черт бы все побрал.

Опускается на стул мягко, разминает переносицу кончиками пальцев, закрывает глаза. Она хотела бы сказать сэру Коллинзу, что все легко решаемо, что все слухи развенчивает простой и банальный ДНК-тест — вот уж кто не лжет, так это кровь в пробирке. Хотела бы развить мысль с датами их с Йеном рождения, но... Но какое это все имеет значение? Офелия ушла. И, пожалуй, Кэтрин это почти безразлично — настолько, что сердце щемит в груди, но стихает ярость.

Опускает ладони на колени — чинно, благородно. Спина прямая, губы изображают улыбку, а в выдохе почти не слышно разочарования. Так даже проще: все ушли, а кто остался — тому безразлична ее, Кэтрин, судьба. Ей одной принимать решение, держать ответ и определяться, наконец, чего же она на самом деле хочет. Ей одной говорить с сэром Коллинзом и соглашаться с условиями этой сделки — иначе отношения с отцом и не назовешь.

— Нет, — и лгать выходит так легко и естественно, будто и в самом деле не смела она надеяться, что Айронсы прогнутся под желание Ричарда. — Мы брат и сестра.

Всегда ими были.

— А если нет никаких препятствий... — Начала неторопливо она, отворачиваясь, скользя взглядом по лаконичному, но богатому убранству гостиной. Все одинаково родное и чужое, милое сердцу и вызывающее страстное желание взять в руки что-нибудь тяжелое. Секретер, что у стены за спиной Коллинза, чинили много раз: Йен умудрился разбить стекло в одной из дверок, а Кэтрин — проломила внутреннюю полку, пытаясь на нее забраться во время игры в прятки. Часы, мерно отщелкивающие по секунде за такт, пугали ее в детстве, а Йен — благородный рыцарь! — защищал сестру от этой мистической напасти. А сколько раз старик Андерсон переклеивал здесь обои — и вовсе не счесть.

Она любит это место, этот дом. Любит и ненавидит в то же время, упивается парадоксальностью этого чувства и мысленно пытается хоть на секунду представить себя в каком-то другом месте. Дом Коллинза, верно, много больше дома Айронсов. Она видит его просторным и высоким, с широкой лестницей посреди гигантского по площади фойе. И в этом доме, как и в любом другом, она чувствует себя вором, вознамерившимся украсть чужое счастье; незваным гостем, смеющим запачкать дорогой ковер чуть намокшими с дождя сапожками.

— ..то этот разговор исчерпал себя, — улыбается она вдруг ясно. Принятое решение, едва ощутимо саднящее на сердце предчувствием его необратимости, почти приносит облегчение, когда Кэтрин поднимается со стула и приседает в реверансе.

— Желаю вам победы на выборах, сэр Коллинз, — не кривляется, не паясничает. "Я не хочу быть вашей дочерью", — в улыбке, нарочито стыдливо направленной в пол. — Доброй ночи.

И направляется к дверям — не наверх за братом и Офелией, но прочь из чужого дома.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Выхватывает зонт из стойки стремительным, рваным жестом — и выскакивает на крыльцо так, словно за ней гонятся. Головой, впрочем, понимает: Коллинз не станет идти за ней, и второй раз предлагать — тоже не станет. Не пойдет за ней и Офелия, ушедшая наверх к Йену. Глупо все как-то выходит, и только капли дождя, забарабанившие по натянутой ткани, немного приводят в чувство. В лицо дышит влагой и прохладной свежестью, и Кэтрин кажется, что свобода должна быть какой-то... другой.

Замирает на секунду, оглядывает двор — прощается, готовая сорваться в любой момент, чтобы пересечь дорожку, вырваться за ворота и застыть уже там, не представляя, куда идти дальше. Взгляд цепляется за мотоцикл и фигуру рядом с ним, и сердце предательски дрожит. Не узнать Йена она бы не смогла, равно как и не заметить в его руке второй шлем — и едва ли он собирается прокатить мать или Ричарда.

Шаг вперед — молча, почти неуверенно, — и видит кивок, адресованный ей и никому больше. Кэтрин опускает руку с зонтом, бросая его раскрытым на асфальтированную дорожку, и срывается к Йену. Останавливается в шаге, тянет руку к шлему, а глаз не отрывает от затемненной поверхности, силясь разглядеть за ней родные холодные искры.

Все вопросы, все просьбы и надежды остаются невысказанными, неловким чувством во взгляде. Зачесывает назад свободной пятерней влажную от дождя челку и тянет шлем на себя.

Увези меня. Куда угодно.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Прижимает шлем к груди и невольно вздрагивает, когда Йен касается руками ее ноги. Быстро соображает, что именно он хочет сделать, и не движется, позволяя брату все, что он посчитает нужным. Как бы ни злился он на нее, как бы ни презирал ее стиль, образ жизни и привычки — он не причинит ей вреда. Почти жалко дорогую юбку, которую, если по-честному, можно было просто задрать повыше, но голос Йена для Кэтрин много важнее.

А еще все это похоже на какой-то авантюрный побег, потому что наверху в доме много самой разной одежды для них обоих, а в гараже есть автомобиль — в дождь куда более удобный и уютный. Кэтрин даже не знает, кому такая авантюра не свойственна больше: ей или Йену.

— Ты единственный, кому до этого есть дело, — усмехается она, прежде чем нацепить на голову чертов шлем. Леди Кэтрин прощается с прической, с юбкой, с родным домом и мечтой стать чем-то большим, чем просто сестрой талантливого мальчика с голубыми глазами.

Забираясь на мотоцикл и обнимая Йена за талию, она настолько расслабляется, что становится наплевать на все. На безумство, ими творимое — брат наверняка уже все продумал. На испорченный образ благопристойной девочки — к черту эту высокую прическу и вычурную одежду. На дождь, застилающий забрало шлема и пробирающий до нитки короткое вельветовое пальто. Ей все равно, куда они едут — и вспоминая их единственную в прошлом такую же поездку, Кэтрин с улыбкой думает о том, что на мотоцикле они передвигаются исключительно в дождь. Бездумно соглашаясь с любым заданным Йеном вектором, она теряется и в пространстве, и во времени — и это действительно не имеет никакого значения.

Въезд в городскую черту пропустить, впрочем, было бы сложно. Кэтрин может лишь предполагать, что они где-то на окраине Лондона. Ночные дороги, усеянные точечными огнями фонарей, совсем не похожи на сияющий неоновыми вывесками центр города, шумный даже в столь поздний час. В спальном же районе тихо, спокойно и даже мерный стук неутихающего дождя кажется здесь вопиющим нарушителем — что уж говорить про ворчание мотоцикла.

Сама она, верно, давно бы заплутала в бесконечных одинаковых переулках, но Йен дорогу знал отлично, остановившись возле одного из домов — такого же, как и все его соседи, — и заглушил мотор. Затекшее тело благодарным нытьем отозвалось в мышцах, когда Кэтрин встала на ноги и потянулась. Сняла она и шлем, подставляя прохладным каплям вспотевшее лицо и взлохмаченную выбившуюся из высокой прически косу. Закономерных в такой ситуации вопросов так и не прозвучало: Йен зашел в один из подъездов, и Кэтрин последовала за ним.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

J’ai mal, j’ai mal si simplement
Au plus profond de moi
Et toi, si tu m’entend
Toi aussi tu as froid

Все наивно доверчивое тепло разбивается о ехидство Йена. Лучше бы он просто промолчал, позволяя ей лишь догадываться о назначении квартиры, куда он ее привез, и о его отношении к ней. Ей кажется, что стена, выросшая между ними три года назад, наконец-то рухнула — в пропасть, по глубине значительно превышающую земной радиус.

Не брат и сестра, даже не друзья. Когда-то родные, сегодня — совершенно чужие друг другу люди, привыкшие быть нестерпимо близко.

Все моральные силы остались там, в поместье Айронсов, и сейчас Кэтрин не чувствует ничего. Злость, грусть, разочарование, даже боль — все тонет в неумолимой пустоте безграничной апатии; умирает где-то в недрах души то отчаянно цеплявшееся прежде чувство, что заставляло ее двигаться вперед. На губах ни вкуса победы, ни поражения, словно конфликт с отцом мало чем отличался по значимости от ежедневного моциона, а колкости брата — столь же безразличны, как и слова всех прочих людей.

Йен уходит, и Кэтрин, предоставленная сама себе, находит пресловутые полотенца. Находит и немного одежды — пара легких курток, чей-то теплый жилет на размер меньше, кофты с длинными рукавами. Юбок и штанов покидавшие Айронса девушки не оставляли — вполне закономерно, пожалуй. Кэтрин могла бы взревновать, предполагая, сколько нижнего белья выбросил брат, но даже эта мысль не приводит ее в чувство.

Зато здесь есть пара комплектов его одежды — все чистое, педантично и аккуратно сложенное. И ни одного — ее. Йен не собирался приводить сюда сестру. Ни в его доме, ни в этой крошечной квартирке, ни в его сердце ей места не было. И ей даже почти не горько от этого.

Шипящий душ согревает тело, но не душу. Кэтрин неприятно быть липко-взмокшей после дождя, и лишь потому она выкручивает краны, замирает в кабине и отмечает краем глаза, как наполняется густым паром маленькая ванная.

А после — натягивает на себя одежду Йена и возвращается в комнату, кажущуюся холодной на резком контрасте. Футболка брата ей ощутимо велика — рукава, что едва ли должны быть ему ниже середины плеча, достигают локтей. Кэтрин кутается в махровое полотенце и совсем неизящно опускается на диван, который тут и кровать, и кресло — все в одном. Когда Йен возвращается, она как раз тянет носки на еще чуть влажные ноги, чтобы стало немного теплее.

Весь мокрый, безразлично-хмурый, он вызывает желание отвести взгляд, и Кэтрин слишком устала, чтобы продолжать эти игры. Она не понимает его: зачем он помог ей сбежать, если во взгляде, в жестах его столько пренебрежения; зачем привез ее сюда, если очевидно не хотел даже говорить с ней о своем маленьком убежище. Ей кажется, что раньше все было проще. Много проще.

От их молчания она тоже устала, и от бесконечных упреков, и от обиды, и от холода в его глазах, и от всего на свете, что мешает им прижаться друг к другу если не как возлюбленным, то как брату с сестрой.

— Душ свободен, — глухо озвучивает она и без того очевидный факт, опуская пятки на пол. Подходит, протягивая руку, чтобы забрать у Йена покупки, цепляется за холодные пальцы и сама не знает, чего хочет больше: чтобы открылся, вернув все как было прежде, — или в последний раз оттолкнул, придав решимости завершить спонтанный побег. В этот раз — уже самостоятельно.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Пакет повисает тяжестью в ладони, и Кэтрин замирает в смятении. Кровь бурлит от близости, от хрипотцы в родном голосе, от неожиданно легкого принятия — будто ничего не стояло между ними всего меньше суток назад.

— Хорошо, — тихо соглашается она со словами о свадьбе. Она тоже не хочет. Вернее, упрямо лжет самой себе, что не хочет, и совершенно не замечает очевидного, не готовая в малейших оговорках находить крупицы счастья. Все или ничего, и по-другому Кэтрин Андерсон не умеет, никогда не умела. Уходит на маленькую кухню, оставляет пакет на столе и механически выкладывает продукты. Ловит себя на мысли, что невероятно голодна, подхватывает пару батончиков и возвращается в комнату, где ее встречает Йен с новой порцией шокирующих откровений.

— Хорошо, — вновь глухо отзывается Кэтрин, садясь рядом с Айронсом. Ничего не хорошо в самом деле, но она услышала его, поняла, чего он от нее ждет — и немедленно приняла решение. И именно это хорошо — больше нет сомнений и колебаний.

Не терпя возражений вручает брату батончик, неспешно вскрывает фольгу на своем. Кому бы сказать в школе: пресвятая сука Кэтрин в квартирке-хостеле у парня, с которым даже спать не собирается, и вполне себе ловко справляется с шуршащей оберткой неподобающей для леди пищи.

Гори оно все.

— Хорошо, — бездушно соглашается. Медленно жует потерявший вкус батончик, оставляя паузу пустой. Она сегодня невероятно спокойная и послушная девочка — пусть только не лезет в душу. Она покорно слушает все, что говорит ей Йен, хотя он бы, верно, посчитал, что не слышит. Отнюдь, прекрасно слышит и впадает в еще более глубокую задумчивость, слыша слова о кольце. Терпкая надежда сжимает горло, едким ядом разъедая непоколебимую, казалось, решимость.

— Тяжело, наверное, вечно исправлять мои ошибки, — с досадой усмехается она в пустоту, а затем переводит устало-теплый взгляд на Йена. — Прости. Я сберегу.

Как могла бы она не сберечь то немногое, что дорого сердцу? И с горечью думает о том, что уже не сберегла нежности в синеве его глаз. Убегая от собственных мыслей, поднимается с места, пересекает крошечную комнату, раскрывает шкаф — внутри на полках еще остались вещи Йена и даже тонкое одеяло.

— Давай спать, — протягивая брату сухие майку и штаны, просит Кэтрин. Вариантов не слишком много: софа одна, одеяло одно. — Я устала.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Слова обжигают, но ей уже почти все равно. Горько, нечестно — Кэтрин поджимает губы и молчит вместо ответа. Йен, наверное, в самом деле хочет как лучше. И Офелия, и Каролина, и даже Ричард — все хотят как лучше. И все, конечно, лучше нее знают, как же будет ей лучше.

Только вот это он предложил сбежать, но нет даже сил упрекать Йена в этом обмане. Дал ей время проветриться, подумать — жаль, забыл спросить у самой Кэтрин.

Андерсон упрямо молчит, наблюдая за действиями брата, а после откидывается на софу, быть может, слишком резко — та тихо поскрипывает. Кэтрин заворачивается в одеяло, прячет нос в тепле физическом, старательно убеждая саму себя, что тепло моральное не имеет значения, и размышляет о том, как ей раздобыть ключи, оставшиеся при Йене.

Кэтрин и предположить не смела, что после всех потрясений и с таким количеством планов заснет, но все же задремала, убаюканная размеренным ритмом дождя. Ей снился шкаф — тот, из гостиной в поместье Айронсов, в котором она пряталась маленькой девочкой, — и маленький Йен, взявший вину за проломленную полку на себя. Здесь, во сне, не было крамольной мысли, омрачившей их дальнейшую жизнь. Здесь Кэтрин точно знала: он вступился за нее не потому что был родным сыном Офелии, а потому что любил и оберегал сестру. Даже тогда, даже от матери. Ласковые солнечные лучи выбелили светлые головы детей, держащихся за руки: Йен на шаг впереди, готовый принять метафорический удар любящей, но строгой мамы, а Офелия лишь смеется, обнимая детей. После приходит старик Аддерли с инструментами и быстро возвращает пострадавшему шкафу былой лоск, пока его жена поит всю семью чаем.

Проснувшись, Кэтрин ударяется в слезы. Тихий всхлип звучит ужасающе громко на фоне стихшего дождя и размеренного дыхания Йена. Она осторожно приподнимается на локте, оборачивается, всматриваясь в застывшую у стены фигуру. Кажется, спит?.. Кэтрин морщится от малейшего звука, издаваемого софой, и встает с нее как может тихо. Все еще кутаясь в хранящее тепло одеяло, она проходит мимо брата — в коридор, в надежде найти там запасную связку ключей. Искать приходится на ощупь — за окном только занимается солнце, и света едва хватает, чтобы не натыкаться на стены. Успехом поиски не увенчиваются, зато замок податливо щелкает, открывая дверь изнутри без всяких ключей. Сердце стучит в висках, Кэтрин вслушивается в повисшую после тишину. Ей кажется, что брат проснулся и вот-вот выглянет из комнаты. Принятое решение тянет ее бежать, но память о прошлом, принесшим столько боли, не пускает. Она все стоит и стоит возле открытой двери - и разве что не молится о том, чтобы Йен все же проснулся и вышел остановить ее.

Не может. Вопреки всей своей решимости - не может, всякий раз вспоминая, как пуста стала её жизнь без Айронса, как стремилась потом к нему обратно и сколько наворотила дел в этом стремлении. Не может, и с этой мыслью отстраняется от двери, чтобы вернуться в комнату.

Опускаясь на колени рядом с ним, Кэтрин накрывает его руку своими ладонями, опускает лицо, сутулится. Одеяло сползает с плеч. Вся её поза кричит о смирении, о признании своего поражения.

Он, конечно, не спит. Было бы странно, если бы спал.

- Не могу, - шепчет она. Не может уйти, не может остаться одна, вновь. Не может снова потерять Йена. Ей страшно от этой мысли, и голос дрожит.

- Давай сделаем это, - тихо просит она, поднимая взгляд. В неярком свете она удивительно ясно видит лицо Йена, его глаза. - Сбежим. Только ты и я. Вместе.[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Значит — нет.

Воздух шумно выходит из легких. Она не чувствует как дышит, не чувствует руки под своей ладонью. Не чувствует даже боли — слишком ее много, слишком глубоко засела, пустив корни. Кэтрин никогда в жизни не думала, что эта боль поселилась в ней так глубоко.

— Я вообще не знаю, что она такое. Наша жизнь.

Ее голос дрожит — и оттого приходится говорить сдавленным шепотом. Она не хочет плакать — не сейчас, не рядом с ним... и все же дрожит, мелко и нервно. Можно списать на холод в квартире после дождливой ночи.

— Но я знаю, что не приму предложение отца. Думай что хочешь, — Кэтрин отстраняется, и прядь волос мягким шелком ускользает из пальцев Йена, оставляя после себя лишь вязкое разочарование. — Я не Коллинз. И не буду ею.

Кэтрин меняет имена как перчатки. Блажь богатой девочки, имеющей право выбора пусть даже в такой мелочи. Но шутка в том, что ни одно из них ей не принадлежит. Кто она? Айронс? Андерсон? Коллинз? Трижды нет.

Никто. Пустое место. Красивый манекен для модных платьев.

Она заглядывает в глаза Йена и видит лишь подтверждение своим словам. Он сделал свой выбор, и оставил ей лишь смириться с этим. Жестоко. Но заслуженно ли?.. Ее судья и палач смотрит холодно и непреклонно, не оставляя ей и шанса оправдаться. Он единственный, кому дозволено так смотреть на Кэтрин. И единственный, перед кем она отчаянно робеет при этом.

И вдруг пронзает будто молнией осознание, что все до этого момента было правильным. Циничным и жестоким, но единственно верным, без оговорок. Было правильно плевать на чужие чувства и не пускать никого в душу. Было правильным втаптывать в грязь соперников и подниматься по их головам выше. Было правильным не оглядываться назад и не замечать... ничего не замечать...

..как и Йен...

Слезы против воли бегут по щекам. Злые предатели, перечеркивающие все ее мысли, все ее решение. Кэтрин сжимает кулак — и ударяет брата по плечу. Несильно, даже едва ли чувствительно... и опускает лицо, сдерживая всхлип.

— Так... так удобно... Да, Йен? Решить... и сделать так, как решил. Удобно... когда перед тобой раскрыты двери, — слезы уже не удержать. Они потоком хлынули по лицу, а уголки губ неумолимо тянет вниз, уродуя красивое лицо. — Удобно... когда ты знаешь, кто ты и где твое место. Когда тебе не нужно никому ничего доказывать, чтобы заслужить свое имя. Удобно... удобно не замечать очевидного.

Она вдруг вскидывает лицо, и глаза ее, едва не потухшие в это прощальное утро, горят гневом и обидой.

— В этом мы одинаковы, Йен. Ты такой правильный... идеальный. И дефектная я. Такой сдержанный ты... И я — взрываюсь по пустякам. Но в этом мы одинаковы, — шипит она ему в лицо, склоняясь ближе. — Нам обоим наплевать на чужие чувства.

Хочешь возразить? Возрази. Расскажи, почему тебе наплевать на ее, Кэтрин, чувства? Она глубоко вдыхает, давя в глубине своей черствой души эту злобу, но... кто бы знал, сколько в ней обиды к брату?
[ava]http://savepic.net/7801203.png[/ava][NIC]Catherine Anderson[/NIC][STA]depend on you[/STA]

Кэтрин послушно подается вперед, чуть прищурив глаза. Она умеет быть покорной, умеет тянуться ближе и ловить губами чужое дыхание с нежностью и лаской. Умеет - когда это нужно ей. И теперь ей больше не нужно.

Йен даже не знает, как похож в этом жесте на того, с кого все это началось. Впрочем, нет. Началось все тоже с Йена - ведь именно он тогда оттолкнул ее, нуждающуюся в любви и заботе. Именно он тогда высмеял ее наивные чувства и разбил хрупкое сердце. Йен - начало и конец ее истории, ее альфа и омега, краеугольный камень ее существования. Ее душа.

Слишком много чести.

Кэтрин подается вперед, и губы ее касаются губ Йена. Она целует его зло, властно и яростно, со всей ненавистью, какая только есть в ее сердце. В этом поцелуе нет ни капли любви - а ведь все могло быть иначе.

Она отстраняется так же резко, как подалась вперед, отталкивается руками и выпрямляется горделиво и надменно - так же, как с другими. Приравнять его ко всем прочим, к любому из ее любовников. Одним больше, одним меньше - и какое ей дело, что будет дальше? Кэтрин никогда не оглядывалась на своих бывших.

Не оглядывается и в этот раз.[nick]Catherine[/nick][status]independent[/status][icon]https://i.imgur.com/QLtPi8o.png[/icon]