Oh Lord, please don't let me be misunderstood… (с)
Черный мотоцикл, чей блестящий корпус был лишен каких-либо рисунков в отличие от тела его владелицы, уже несколько часов одиноко стоял недалеко от одноэтажного панельного дома с мансардой, выделявшегося среди прочих на улице своим приятным салатовым цветом и яркой синей крышей. Это был дом семьи Тихомировых. Родители Алины продолжали вести размеренную и спокойную жизнь. Дочь они не видели уже очень давно, а вот сын Сергей с супругой покинул их, когда родилась Машенька, и начал вить собственное гнездышко, правда частые командировки не давали ему возможности насладиться новой ролью отца. Но он проводил как можно больше времени со своими любимыми девочками и обязательно навещал родителей, если приезжал в Воронеж. Анна, не любившая одиночество и тяжело переносящая разлуки с мужем, была здесь частой гостьей. Сергей и Анастасия всегда радушно встречали невестку и внучку. Накануне семья вновь оказалась в сборе, и Тихомиров-младший, обнадеженный длительным отпуском, поддался уговорам матери остаться на ночь…
Лучи восходящего солнца и потрескавшаяся белая табличка с черной надписью с правой стороны дороги встретили въезжающую в город Кобру. Путь из Москвы занял гораздо больше времени, чем планировалось, впрочем, Алина была этому даже рада. Это было её первое путешествие, когда она не была обременена заданиями разной степени секретности, поэтому могла едва ли не впервые свободно поговорить с людьми, разделяющими её любовь к мотоциклам, а также неторопливо полакомиться вкусными пончиками и отведать свежесваренный кофе в придорожном кафе... И ей просто не хотелось торопить события, так что Тихомирова всеми возможными способами оттягивала момент, ради которого проделала путь в пятьсот километров.
Был только седьмой час, когда в поле зрения Алины попало яркое пятно в виде дома, где пролетело её детство. Молодая женщина резко затормозила, полностью останавливая мотоцикл, и оперлась на землю двумя ногами, чтобы снять шлем. Ей хотелось посмотреть на родительский дом, не искаженный солнцезащитным стеклом.
Мир людей ещё спал, а птицы уже вовсю обменивались новостями. «И я сегодня словно ранняя пташка», - подумала Тихомирова, мерно катя мотоцикл к запустевшему дому, расположившемуся практически напротив разноцветного. Окружавший его забор лишился части досок, но всё ещё стоял гордо и прямо. Возможно, уехавшие люди так и не смогли его продать. Странно было так близко наблюдать пример образцового порядка с цветущим палисадником и увядшую жизнь под слоем пыли и паутины, видневшуюся в потрескавшемся окне. Это стало ещё одним болезненным напоминанием Кобре о том, что образование шрамов нельзя предугадать и скрыть их впоследствии тоже...
Закончив с привычным порядком действий, которые Алина выполняла уже не первую сотню раз: убрать шлем с пояса в кофр, установить замок-зажим на передний тормоз, поставить мотоцикл на сигнализацию... Кобра вновь обратила своё внимание на зеленые стены, синюю крышу… Наверное, её жизнь была бы такой же яркой, как жилье Тихомировых, но пока что в ней присутствовали только красные и серые тона. Первые – это тяжелый груз прошлого, смерть товарищей и убийства британцев – кровь на руках, которую не отмыть и уж тем более не забыть. Вторые – однообразность гражданских будней, словно темный бездонный омут, засосавший женщину с головой – из него не выбраться, можно лишь тонуть, глядя, как поверхность все удаляется и удаляется. И Алина уже почти опустилась на это мягкое илистое дно, когда Макаров протянул ей руку, вытягивая женщину наверх.
«Мне есть ради чего жить», - у Тихомировой сжалось сердце, когда она увидела, как загорается в доме свет и в окне мелькает до боли знакомый силуэт.
- Мама, - одними губами шепчет Алина. Она разучилась плакать еще там, в учебном лагере, но если бы могла, то непременно бы заплакала.
Еще когда Кобра не была Коброй, а была самой простой девочкой, каких много в городе Воронеже, уже тогда её мать вставала рано утром и тихо, чтобы никого не будить, шла вниз на кухню, заваривать себе чай, по старой привычке. Там она и сидела до того момента, пока не вставали её муж и дочь. Ровно за полчаса до их подъема женщина готовила завтрак и, если ей нужно было уходить по делам, накрывала все полотенцем в яркую оранжевую клеточку.
«Интересно, оно еще висит на кухне? Наверное, поистаскалось со временем…» - Алина продолжала стоять около мотоцикла, не в силах пошевелиться. Она боялась издать даже малейший звук, пошелохнуться, в страхе, что все это сон, способный рассеяться в любой момент, словно утренний туман, что сейчас стелется по земле, закрывая собою траву и асфальт.
Свет на нижнем этаже дома продолжал гореть. Кухню отсюда было видно очень хорошо – вот к женскому силуэту присоединился еще и мужской.
- Папа, - уже громче произносит Алина, невольно делая шаг вперед. Что-то все-таки удерживает её от того, чтобы не сорваться на бег, не взлететь на крыльцо и не открыть рывком дверь. Не ту, что была в детстве, – та уже давным-давно сгнила, и отцу пришлось ставить новую. Эту дверь, которую Алина уже не застала, только недавно покрывали лаком и красили. Отец еще тогда начинал увлекаться резьбой по дереву. То, что его увлечение переросло в настоящее мастерство, можно было судить по причудливому орнаменту над крыльцом и по бокам от входа в дом. Даже на перилах крыльца были вырезаны мини-сценки из русских народных сказок, которые мать нередко читала перед сном своей дочке. Благодаря зоркому зрению Алина смогла разглядеть и Бабу-Ягу, которой мама пугала ее в детстве, Серого Волка, который спасал Ивана-Царевича и Василису Прекрасную с зеркальцем.
Вот на кухне появляется третий силуэт – вероятно разбуженный тихой поступью отца и матери, которые как никто другой могут ходить так, чтобы не проснулся ребенок. Но этот силуэт принадлежит не ребенку, а взрослому мужчине, у которого уже у самого есть дети. И теперь он умеет ходить также тихо, чтобы не разбудить свое чадо по утрам, когда ему рано утром надо собираться в очередную командировку. Или когда он возвращается домой из долгого плавания в ранние утренние часы.
Невидимый барьер словно лопнул с появлением этого третьего силуэта.
- Брат, - в полный голос произносит Алина, уже взбегающая по ступенькам крыльца к двери, попутно проводя рукой по перилам, чувствуя каждую маленькую выемку – труд ее отца.
- Мама… - молодая женщина берется за дверную ручку и тянет ее на себя. Та поддается. Здесь ее всегда ждут.
- Папа… - первый шаг внутрь дома, в котором она не была уже много лет. Чувства накатывают, словно волна на берег. Предательски сбегает по щеке слеза.
- Брат… - Алина закрывает за собой дверь, вовсю спеша на кухню по знакомому коридору.
- Я дома…

Отредактировано Alina Tikhomirova (2014-02-07 18:35:22)

Алина застыла. Её руки, ноги, голова – все её тело словно онемело. Неизвестно откуда взялась тяжесть в животе, как будто Тихомирова проглотила наковальню; через мгновение наковальня превратилась в целую кучу воздушных шариков, устремившихся вверх, через все тело к слезным каналам.
«Я не буду плакать», -все время твердила себе Кобра. - «Никогда не буду».  Но когда её обнял отец, когда слезы не переставая текли ручьями по щекам матери, а брат стоял и улыбался, Алина выдохнула: «Никогда не буду, но сегодня можно», - и она заплакала, уткнувшись отцу в плечо. Пускай его одежда впитает в себя все, что накопилось за эти годы. Пускай уходит вся та боль, которая сидела у Тихомировой в груди, не давая порою спокойно спать по ночам.
Дом! Это дом! Это еще не финишная прямая, но это уже важная точка в пути. Она снова в кругу семьи. У каждого человека должна быть семья – никто не должен быть один.
Они продолжали стоять - отец и дочь. Позже она непременно обнимет и мать, и брата. И каждого будет держать как можно дольше, не отпуская. Теперь они уже не потеряются, но страх остаться одной, зародившийся в этих объятиях, всю жизнь будет преследовать Алину.
- Папа... Как же мне вас не хватало, - последние слезы Тихомирова вытирает тыльной стороной ладони. Губы растягиваются в ту улыбку, которую никто и никогда из сослуживцев не видел. В ту детскую, наивную улыбку шестилетней девочки, которой, как думала сама Алина, она уже никогда не сможет улыбаться.
Без слов Алина проходит к матери и также обнимает её – пожилую женщину, ту, что дала ей жизнь. И пускай жизнь была тяжелой, местами жуткой и отдающей смертью, но ради этого момента её стоило прожить. Стиснуть зубы и терпеть. До этой самой минуты, когда можно просто прижаться к маме, уткнувшись носом в её макушку и успокаивающе поглаживать её по спине.
- Я рядом. Твоя дочь рядом, мама. Я больше никогда вас не брошу. Слышишь? Никогда, – Алина шмыгает носом. Проходит вечность, может две. Тихомирова поворачивается к брату. Они похожи как две капли воды. Не близнецы, но сходство невероятное. Может еще и оттого, что женственность Алины трудно разглядеть – война может сделать из мальчика мужчину, но никогда из девочки женщину.
- Я знала про тебя. Тот репортаж... Я не могла связаться, но я знала, что у меня есть брат, - она протягивает ему руку, ожидая рукопожатия. Потом улыбается своей глупой старой привычке здороваться с мужчинами за руку, крепко сжимая ладонь, и молча обнимает брата. Он тоже военный – может быть не такой как она, но военный. Хорошо и крепко сложенный, её брат уже давно женат. Если бы не спутанные мысли в голове Алины, она бы наверняка задумалась – будет ли когда-нибудь у неё муж? Но сейчас все это казалось таким незначительным и неважным. Даже время, проведенное в лагере, – оно просто улетучилось из головы. Все эти знания о тактике, практика рукопашного боя, занятия по стрельбе – с кем это было? Чье это было «детство»? Алины Тихомировой? Нет, это все было с какой-то другой девочкой, не с ней. Она просто уезжала куда-то. Очень далеко и очень надолго. А теперь снова дома. И мама как всегда будет накрывать на стол, отец, возможно, все еще выписывает себе ту утреннюю газету, а брат... Нет, Алина не знала брата, но обязательно узнает его получше.
Теперь у неё есть время на всё это.

Отредактировано Alina Tikhomirova (2014-02-10 22:17:44)

Алина знала, что родители начнут расспрашивать её обо всем на свете и, как ей казалось, приготовилась к этому, но всё было гораздо сложнее. Во-первых, ей не хотелось их расстраивать и, не дай бог, пугать; во-вторых, очень многое в её жизни происходило под грифом «совершенно секретно; в-третьих, если не завещание, то прощальное письмо, в котором подробно передана вся её биография до сегодняшнего момента, она уже написала, на всякий случай.
Слова брата были спасительным кругом, за который ухватилась Тихомирова, собираясь с силами, чтобы начать свой непростой рассказ с надеждой рассеять плотную вуаль тьмы над своей жизнью для своих же родителей:
- Cafe puro, por favor, - серьезно произнесла Алина, наблюдая за удивленной семьей, а потом рассмеялась, разряжая обстановку и постепенно начиная. – «Чёрный кофе, пожалуйста», - это на португальском. После лагеря я не только в разных уголках России побывала, но ещё и в других странах, там и языки подучила, - молодая женщина взяла за руку маму, которая выглядела чересчур взволнованной, и продолжила. – Думаю, о военных буднях и муштре вам уже Сережа много чего рассказал, так что я не стану. Если же нет, то оно и к лучшему – ничего интересного, - уловив немой протест в глазах матери, которой всё было важно и интересно, Алина вздохнула с ироничной улыбкой. – Постоять за себя ваша дочь умеет, да и с различными видами транспорта на «ты», - про оружие Кобра решила умолчать. – Очень сильно распространяться я не могу – даже родным не положено знать. Прошу меня понять, - снова молодая женщина посмотрела на своего младшего брата, готовящего всем завтрак, и тот кивнул, подтверждая её слова. Алина понимала, что его жена с ребенком также натыкается на стену из «Не положено». И с этим ничего нельзя было поделать – такова судьба, если твоя жизнь связана с теми, кто приносил клятву служить верой и правдой Родине. - Ещё год не прошёл, как я ушла в отставку в звании капитана, сейчас живу в Москве в собственной двухкомнатной квартире. Осваиваюсь на гражданке и не могла не повидать вас.
В ожидании кофе Алина ещё раз оглядела кухню, где они завтракали, обедали и ужинали, пока ей не стукнуло шесть лет и это светлое уютное помещение не сменилось серой безликой громадиной с ровными рядами столов и скамеек, одинаковыми столовыми приборами. А здесь Тихомирова пила по утрам парное молоко из своей любимой кружки. Глаза Алины загорелись, когда она увидела её среди остальных на полке. Всё в доме ждало её возвращения.
- Мам, пап... - она сделала небольшую паузу и продолжила. - А как вы тут без меня?

«Не целый год, мама, а целых двадцать восемь лет… двадцать восемь гребаных лет», - горько заметила про себя Алина, но вслух произносить не стала, лишь опустила голову, чтобы не поймать полный укора и обиды взгляд Анастасии Павловны.
Молодая женщина внимательно слушала отца и брата и всё больше погружалась в мысли о неизбежном. Эмоции улеглись, и если сердце ещё отказывалось соглашаться, головой Кобра понимала, что она со своей семьей ненадолго.
Чего душой кривить, если бы она действительно хотела их увидеть и дать знать о себе, она могла бы приехать сразу после того, как получила письмо от Владимира. Командир бы точно помог всё устроить. Но она побоялась тревожить родных. Одно дело, когда живешь со светлой надеждой о возвращении, и совсем другое, когда надеешься, что не убьют. А никакие уговоры матери не заставили бы Алину отказаться от того жизненного пути, на который она вступила. Ей нравилось играть со смертью, ей нравилось идти ва-банк, ей нравилось выполнять сложнейшие задания, ей нравилось убивать врагов. Пока что мотоциклетный костюм скрывал татуировки, ранение и шрамы, но что станет с матерью, когда она увидит? А она увидит, Кобра в этом не сомневалась.
- Спасибо, Сереж, - Тихомирова кивнула брату и придвинула к себе чашку кофе. Насчет замечания о лучшей профессии она промолчала. Для родителей стало бы настоящим ударом её заявление, что она не хотела бы прожить жизнь по-другому. Наверное потому, что других вариантов она и не знала. Да и хватило ей гражданки, чтобы она почувствовала себя погрязшей в болото рутины. И если не будет никаких вариантов или вестей от сослуживцев, пойдет в телохранители или наемники. И даже вновь обретенная семья не сможет вернуть её к «нормальной» жизни, как и восполнить пролетевшие двадцать восемь лет.
- Тогда пусть Сережа про свою дочурку расскажет, - спрятав тяжелые мысли за натянутой улыбкой, Алина обратилась к брату и искренне обрадовалась, когда услышала, что сегодня же сможет познакомиться и с племянницей, и с невесткой. Они не переняли привычку рано вставать у Тихомировых, так что сполна наслаждались утренним безмятежным сном.
Окончание завтрака пролетело за разговорами о Машеньке. Мама Алины заметно преображалась в лице, когда рассказывала о достижениях своей внучки, начиная с её появления на свет. Кобра просто повесила на лицо дежурную улыбку и делала вид, что ей интересно. На самом деле ей было больно. Она ощущала себя чужой на этом празднике жизни. Алине захотелось вновь под пули, чтобы прочистить голову и не мучить себя пустыми мечтами о тихой жизни с эфемерными мужем и ребенком, а они так и вгрызались в неё в этой семейной обстановке.
- Яичница просто объедение, - похвалила Сергея сестра и помогла убрать со стола посуду. Кобра было двинулась в сторону раковины, но брат остановил её, мол, негоже гостье такими делами заниматься. Алина благодарно кивнула. – Мам, а у тебя есть во что переодеться? – молодая женщина последовала за Анастасией Павловной.

Anberlin – Mother (Danzig Cover Acoustic)
Трепыхало в груди сердце, горящее в объятиях боли, когда как струна дрожала мама, заливаясь слезами и отталкивая руки пытавшейся успокоить дочери.
- Мама! – пробираясь сквозь океан слез и ветви рук. – Мама, - тихо и нежно, как мало кому. – Мамочка… - крепкие объятия, мало похожие на женские, не терпящие возражений, но и успокаивающие и, без сомнений, любящие. – Мамочка… мамочка… - шепчут губы в висок, а слезы раскаяния текут по щекам обеих. – Мне очень не хватало тебя, - немного отстранить от себя и заглянуть в шоколадные глаза, передавшиеся по наследству, - но все главные испытания уже позади. Да, я неотесанная, грубая, с татуировками, шрамами, воинскими привычками, но я твоя дочь, у которой позади своя жизнь, прожитая, по собственному мнению, правильно и без сожалений. Ты можешь ударить меня, накричать на меня, если тебе от этого станет легче, но я уже не изменюсь. Тебе не позволили меня воспитать, мне не позволили впитать все твои любовь и заботу, но ты вложила их в Сережу, а теперь вкладываешь в Машеньку. Мне не в чем тебя винить, ты прекрасная мама и не менее замечательная бабушка, просто так получилось. И ты себя тоже не вини, что твоя дочь стала милитаристкой с позывным «Кобра», пропадающей на заданиях, а не такой заботливой женой для какого-нибудь славного парня, какой ты по сей день остаешься для отца. Я тебя очень люблю, я вас с папой и братом очень люблю, любила и всегда любить буду, просто я другая… Ты должна это принять, мама. И я прошу тебя простить меня за всю причиненную боль, - крепко прижав напоследок к груди, руки отпустили женщину, от которой теперь зависела ширина разверзнувшейся пропасти. Глаза дочери искали поддержки в комнате, хранившей дух прошлого, протянувшего незримую ниточку, а пальцы сжались на предплечьях, пытаясь скрыть запечатленные навсегда моменты из жизни.