Что она творит?! У Глеб не хватает слов и всё, что он может сделать - спрятаться. Спрятаться так, чтобы никто из солдат, которые вот-вот появятся поблизости, не узнал, что здесь кто-то есть и их подслушивают. Но как же Дарина? Последнее, что увидел Глеб - это то, как она в спешке лезет под стол вместо того, чтобы поскорее сбежать. Что за глупость?! Мысленно Глеб страшно ругал её. Осуждал так, как никогда раньше. О чём вообще думала его напарница, совершая настолько опрометчивый и недальновидный поступок? С тем же успехом она могла сбежать в дверной проём, но теперь... А что теперь? Прижавшись к стене, Глеб затаивает дыхание, вслушиваясь в происходящее в помещении, и через какое-то время осторожно высовывает камеру из-за угла, отслеживая происходящее внутри через повёрнутый экран - что бы он делал без столь удачной функции? У некоторых служб быстрого реагирования есть похожее автоматическое оружие с изогнутым дулом, видеофиксацией, отрегулированной под прицел, чтобы можно было вести огонь не только на подавление. Но сейчас оружием Глеба была правда. Которую ещё нужно суметь донести до нужных людей, а не оставить здесь, в пыли подвала. Что будет дальше - Глеб представлять откровенно боится. От судьбы не сбежишь, но пободаться с ней - удовольствие разве что для мазохисов. И вот Глеб как раз побороться и собирается. Пока Дарина там - он никуда не уйдёт. Он не может бросить свою напарницу. Потому что он без неё всё равно, что мёртв. И никуда от этого щемящего чувства в груди не деться, куда не беги. И теперь Глеб стойко сдерживает трусливые порывы, оставаясь на месте и продолжая снимать. Чтобы люди узнали всю правду, как она есть - без выпадающих кадров и умолкающих невовремя голосов.
Только вот что делать, если случится нечто плохое, Глеб, неожиданно для себя давший шанс оптимистичным прогнозам развития ситуации, не подумал.

И теперь время потекло стремительно. Дарине кажется, что сердце остановилось где-то там, под столом. И сейчас, сидя на полу и глядя на окруживших её солдат, девушка не может ни двигаться, ни говорить, ни даже плакать - а что, слабые духом на её месте непременно ударились бы в слёзы. Осознанно, нет - как пойдёт. Но Дарина попросту оцепенела, уже даже забыв, что именно было в окончании письма. Всё смешалось в единый ком событий. Прошлое, настоящее, будущее - всё стало единым. Впервые за долгое время Дарине стало по-настоящему страшно.
Что делает Глеб? Она поворачивает голову и видит его за углом. Ошарашенного, испуганно глядящего на неё. Да, верно. Без неё он теряется. Каждый раз. Дарина словно путеводный свет. Без него Глеб слепнет, сбивается с пути. И это состояние - действительно страшное. Жуткое. Но до боли знакомое.
- Я... - Дарина мямлит, пытаясь выдавить из себя хоть что-то на арабском, но ничего не выходит - жалеет попутно, что отказалась от безумной вспышки отправиться в военный подготовительный лагерь при обучении, там глядишь и набралась бы стойкости, которой сейчас ей не хватило. - Я просто заблудилась. Я даже не поняла, где именно нахожусь. Я не местная, поймите! У меня...
Она хочет сказать про журналистское удостоверение. Но нет. С этими солдатами ей оно не поможет. Потому что это не солдаты. Это бандиты. Те самые, которые избавляются от свидетелей, закатав их в бетон. И на этом оборонительная позиция Дарины позорно обрывается. Подумать только: корреспондент не может подобрать слов в свою защиту. Нет, не юрист, не адвокат. Но красноречие подвело. Стресс и паника оказались настолько сильными, что обуздать их не под сил даже Дарине, поморщившейся не то от леденящего страха, не то от мерзкого запаха. Она бы хотела встать, но ноги отказываются слушаться, оставаясь ватными. Встать, а что потом? Попытаться убежать? Нет. Дарина не справится. Её схватят. И тогда всё будет кончено. А пока ей ничего не остаётся, кроме как пытаться дать Глебу знак, чтобы тот бежал за помощью. Они встряли. Сильно встряли. И сами себе помочь не смогут. Только навредят. Лишь Глеб понял, лишь бы он догадался.

Голос сзади прозвучал подобно выстрелу из стартового пистолета. Не оборачиваясь даже, Глеб резко срывается с места и, крепко удерживая в руках камеру, стремглав мчится наверх, перепрыгивая через ступеньки одну за другой, словно бы не от преследования отрывался, а пытался поставить новый мировой рекорд, благодаря которому ему никогда в жизни больше не придётся работать и ездить по таким вот местам. Но судьба была не особо благосклонна к парню. Как назло, лестницы оказались слишком уже крутые - не такие, к каким он привык, проживая на территории Российской Империи. А учитывая то, что его телосложение не особо подходило для такого занятия, Глеб, вслушиваясь в топот ног позади, понимает: его догонят. Рано или поздно его догонят. Схватят, повалят на землю, напинают тяжёлыми ботинками по его жирному пузу, будь трижды неладно. И тогда всё — пиши пропало. Он понимает, что живыми их отсюда с Дариной, скорее всего, уже не выпустят. Значит, нужно биться так, как бьются загнанные в угол звери. На смерть. Глеб замедляет ход, но так, чтобы просто встать на следующую лестницу, скрывшись из глаз неутомимого преследователя и оглядывается по сторонам. На одной из ступенек он замечает непримечательный кирпич. Вот оно, спасение. Тяжело дыша, смахивая со лба ледяной пот, проступивший одновременно от страха и от чрезмерной для его туши нагрузки, Глеб нагибается и хватает своё единственно возможный шанс спастись. Впереди будет ещё много "если". Если вход на крышу свободен, если он сможет позвать кого-то на помощь, подавая знак... Какой вообще к чёрту знак? Зачем он вообще побежал на крышу? Вроде бы, у этого здания есть балконы, верно? Если спрыгнуть на один из них... Чёрт, какой же бред!
Но отступать поздно. Слишком поздно. Глеб, еле справляясь с трясучкой в коленях, с грохотом валится на пол, старательно изображая падение, одновременно с этим пряча кирпич в руках таким образом, чтобы преследующий его солдат не почуял не ладное и увидел лишь жиртреста с выступающим из-под футболки пузом. Жалкого и скопытившегося от одышки и остановки сердца. Пусть думает.

Голос солдата заставляет нутро Глеба сжаться в страхе. Опасность ещё никогда не была настолько близко. Никогда не дышала ему прямо в лицо. И никогда, никогда раньше ему не приходилось давать отпор самому. Рука крепче сжимает кирпич. Хорошо, что ладонь достаточно крупная, а пальцы — длинные и достаточно сильные благодаря тому, что всё оборудование приходилось таскать самому. В эту минуту он собирает в предплечье всю силу и, размахнувшись, со всей дури мажет им не ожидавшему такого подвоха солдату. Куда - Глеб точно и не разбирает, но, услышав, как тело со всей тяжестью повалилось на ступеньки ниже, скатившись к пролёту, тут же вскакивает, помогая себе руками и продолжает своё восхождение на крышу, до сих пор не понимая до конца, что он будет делать, когда доберётся.
Дыхание сильно сбивается, ноги наливаются кровью, икры горят от напряжения, но адреналин делает своё дело и боль отступает вместе со страхом. Мысли попытаться спрятаться в какой-то из квартир Глеб отогнал сразу. Кто ему откроет? Только время зря потеряет. Это логово вот-вот встанет на уши и его начнут искать повсюду. Нет, здесь нельзя отсиживаться. У военных явное преимущество. С другой стороны и убегать Глеб тоже не мастак. Ситуация кажется безвыходной. Но если идти, то можно куда-нибудь прийти. А потому он не останавливается и, как зеницу ока храня камеру, добегает до последнего этажа, где наверх ведёт вертикальная лестница и люк. Дальше должно быть чердачное помещение и выход на пологую крышу. Немного отдышавшись, Глеб прислушивается. Пока вроде тихо. Схватившись за лестницу одной рукой, он начинает карабкаться вверх, молясь о том, чтобы люк оказался не заперт.

Глеб не забывает об осторожности. Адреналин бьёт в голову похлеще боксёра в супертяжёлом весе, но даже глубоко нокаута становится ясно: путь ему отрежут. А если говорить без радужного детского оптимизма - уже отрезали. Кого-то это непременно вгонит в пучину отчаяния. И тогда этот человек просто сядет в углу, подогнув ноги и будет плакать. Либо воспользуется более быстрым, хоть и болезненным путём. Жизнь любит давать людям возможность выбора. Даже если это всего лишь его иллюзия. Глеб быстро забирается наверх и осматривается. В первую очередь он хочет убедиться, что здесь он хотя бы ненадолго, хотя бы на пару минут находится в безопасности. Это осознание нужно, чтобы колени перестали трястись. Чтобы руки не дрожали. Успокоиться, скрутить нервы в бараний рог и перевязать морским узлом. Кстати, насчёт узлов. В школе Глеб попросту игнорировал уроки военной подготовки. Считал, что это ему никогда в жизни не потребуется. Куда ему, такому грузному и неповоротливому? Но попав на работу к телевизионщикам типовым технарём, он осознал, как был неправ. А потому многим вещам приходилось учиться на ходу. В том числе и вязать узлы, чтобы закрепить на багажнике груз. Взгляд упорно цепляется за висевшую на стене верёвку, словно это его единственная возможность сделать так, чтобы вся эта история с их маленькой авантюрой имела хоть какое-то продолжение, пусть и очень болезненное. Что ж, похоже, что сейчас самое время проверить, насколько крепки те узлы, которые Глебу доводилось вязать.
Он выходит с чердачного помещения на крышу и осматривается. Открытая нараспашку деревянная дверь выглядит довольно тяжёлой. Тем лучше. Но этого мало. Подойдя к ней, Глеб внимательно оглядывает петли и рукоятку. Он вспоминает многочисленные истории из новостных сводок, как люди, пытаясь спастись из квартир, привязывали простыни к батареям, а затем срывались, потому что те были старые. Он не собирался повторять чужих ошибок, а потому довольно быстро пришёл к выводу, что идея привязать верёвку к двери - хреновая. Но, увы, единственная - больше ничего, что могло использоваться в качестве крюка, на крыше не оказалось. Разве что большая труба вытяжки, но обматывать её слишком долго. Заведомо провально.
Глеб тут же бросается назад, хватает верёвку и, решив, что глупо было бы просто так убегать, прихватывает с импровизированного стола ещё и бутылку масла, открывает и щедро выливает на ручку с внутренней стороны, обдаёт немного пол под ногами и, бросая стеклянную бутылку прямо здесь, закрывает дверь снаружи. Быть может тот, кто будет её открывать, испачкает руки и жирное масло заставит замешкаться. Сразу после этого Глеб прикидывает, как лучше наматывать верёвку. Пока что в квартале стояла тишина. Никто особо не суетится, не орёт диким голосом, а значит у него есть возможность удрать по улицам втихую. Просунув верёвку через ручку, Глеб завязывает на ней один из самых простых, но крепких узлов, которые он только знал, предпочтя нечто среднее между затратами времени и надёжностью. Как только дело было сделан, он подбежал к краю здания и ступает на парапет. Одного взгляда вниз оказывается достаточно, чтобы понять: ему очень не хочется этот делать. Но иного пути с крыши он не видел - прыгнуть же на соседнюю смог бы разве что профессиональный спортсмен, и то лишь при наличии какого-то подъёма. А Глеб на спортсмена даже с закрытыми глазами не был похож. Сглотнув, он опускает верёвку вниз и, обхватив её голыми руками, садится на край бортика, свешивает ноги, осторожно поворачивается и медленно, даже непозволительно медленно сползает вниз, упираясь ногами в стену, чтобы дать себе хоть какую-то мнимую опору. В своей голове он представляет себя эдаким суперагентом, удирающим от погони с ценными данными. Но на деле - всего лишь болтающаяся нелепо сарделька, которую, кажется, даже самый слабый порыв ветра способен заставить потерять равновесие и полететь вниз.

Кажется, что вместе с Глебом, своей тушей пробивающим крышу какого-то невзрачного хозблока, падал вниз и весь окружающий его мир, а на месте оставалась лишь крыша и угрожающе взирающие на него ловчие. В последний момент Глеб выпустил верёвку из ладони и, вытянув средний палец, ткнул им в воздух, обращая жест в сторону одного из наблюдавших за полётом солдата, пока вторая свободная прижимает к груди камеру - лишь бы не разбилась.
Выкусите.
А затем - треск и грохот. Оказавшись на твёрдом полу, засыпанном щепками и досками, Глеб чувствует каждую занозу, каждый синяк. Тело болит снаружи и изнутри, конечности ноют и отказываются слушаться. Но нужно сделать ещё несколько важных, очень важных усилий. Иначе всё это попросту не будет иметь смысла. Уперевшись руками в пол, Глеб пытается встать. Тяжело, очень тяжело. плечи сводит, голова начинает болеть. Но, всё-таки, это у него получается и он садится, осматривая место, в котором по воле случая находится. И довольно быстро приходит понимание, что оставаться здесь - себе дороже. Узко, без путей отхода. И даже не спрятаться. Захотят - всё перероют. Глеб осторожно проверяет камеру - жива ли? Повезло. Работает. Потому что Глеб сделал всё, чтобы главная улика, указывающая на происходящее здесь, оставалась в его руках.
Усугубляет происходящее и то, что теперь за ним объявили натуральную охоту. Те двое на крыше уже во всю оповещают своих. А значит времени на раздумья практически нет. Глеб вскакивает с пола и, не отряхиваясь даже, вылетает из хозблока на улицу. Сейчас он находится в противоположном переулке от того, по которому они с Дариной попали в злополочную парадную с злополучным подвалом. Это значит, что колонна, которая служила им укрытием, ещё должна быть там. Глеб ковыляет вперёд, не дожидаясь, пока его кто-нибудь найдет и приближается к углу, чтобы осмотреться и выяснить обстановку возле дороги.

Пять секунд, чтобы осмотреться, осознать сложность ситуации, понять, что выхода всего два, и что лишь за одним из них может быть желанное спасение для себя и для Дарины, оставшейся в страшном подвале, где её не ждёт ничего хорошего. Не поторопится - потеряет не только жизнь, но и её.
Секунда, чтобы решиться.
Находясь рядом с углом, Глеб резко срывается с места и огибает его, уходя с линии огня. Так лучше. Теперь преследователям не удастся сразу начать палить по нему. Тело продолжает болеть, но жажда жизни - сильнее боли. Глеб впервые за всю жизнь чувствовал, каково это - настолько сильно хотеть жить. Не теряя времени, он ускоряется, перебегая дорогу, на которой уже нет грузовиков, которые можно использовать в качестве укрытия. Значит, химическое оружие уже в пути в Сирт. Эта мысль придаёт ему сил, и парень резко ускоряется, чувствуя, как лёгкие пронизывают тысячи тонких игл, оставляя незримые шрамы, а в боку начинает колоть. Он никогда не был бегуном. И сейчас сильно жалел.
Оказавшись по ту сторону дороги, он спотыкается и летит со склона, подставляя ладонь, в которую мигом впиваются десятки мелких камней, а совсем крохотные вместе с колючим песком забиваются под ногти, заставляя вскрикнуть. В этот момент руку пронизывает сильнейшая боль в кисти. Кажется, Глеб её вывихнул. Или сломал. Опёрся бы на вторую - всё бы, быть может, обошлось. Но нет. Камера важнее. И даже рефлексы не позволили побороть осознание, насколько важная вещь сейчас в его руках. Глеб падает, ругается, но быстро встаёт, несмотря на боль и окровавленную щеку, которой он так же затормозил об охлаждённую землю. Это не мешает ему продолжить свой побег. Обежав забор, Глеб, не видя ног, чувствует, что кислорода не хватает. Лёгкие болят, в глазах стремительно темнеет.
Он не знает, куда привели его ноги. Лишь бы как можно дальше от преследователей. Он сделал всё, что мог. Туша громко падает на землю, плечом теранувшись о кирпичную стену какого-то старого дома. Голова ударяется, сознание угасает.
Он умер? Он жив? Вопрос остаётся открытым.