Дарина оставалась молчаливым наблюдателем, и, положа руку на сердце, ее эта роль вполне устраивала. Она парила на периферии, как призрак в машине, овеянная любопытством, но не вполне связанная с грубыми деталями микроэлектроники. Металлический лязг инструментов и тихое бормотание Урихи с шуточками Винтера стали саундтреком к ее задумчивости. Она наблюдала за их работой с почти детской увлеченностью, наклонив голову под таким углом, словно, вытянув шею, могла запросто расширить круг своего восприятия.

В палатке витал стерильный запах антисептика, смешивающийся со слабым оттенком жженого металла - запах, который, казалось, сохраняется в местах, где технология и биология танцуют свое неуверенное танго. Свет мерцал от верхних светодиодов, отбрасывая резкие тени, которые метались вокруг, словно беспокойные духи.

И вот, сквозь механическую симфонию пробился голос Дарины, урвавшей момент паузы в разговорах.

— Герр Винтер, — начала она, стараясь говорить беззаботно, но в результате оказалась ближе к искреннему любопытству. — Вы разбираетесь в протезах? Я имею в виду... Не суйте слишком глубоко! Хотя, — она сделала паузу, давая иронии отдышаться, прежде чем произнести свою реплику, как опытный исполнитель на открытом микрофонном вечере экзистенциального ужаса, — Знаете, не засунуть его внутрь - это так же плохо.

Ее слова повисли в воздухе, как дым от дешевой сигареты, — мимолетные и в то же время резкие. Она не знала, насколько хорош или ужасен ее совет, да это и не имело значения. Ее мысли уже переключились на историю Шарам — знойной мадам, чье присутствие требовало внимания, даже когда она молчала. А африканка, вопреки этому, оказалась той ещё болтушкой.

Дарина предполагала, что богатая биография Шарам будет связана с русской землей; в конце концов, она безупречно владела языком. Но нет — корни Шарам уходили в африканскую местность, далекую от прохладной Восточной Европы, намного глубже, чем Дарина могла предположить.

— Мисс Африка, — вслух проговорила Дарина, словно пробуя каждое слово на вкус, прежде чем выпустить его в эфир. — Значит, вы не просто родом из Центральноафриканской Республики, но и провели там свое детство?

Это откровение было похоже на находку неожиданной жемчужины на пыльном чердаке - шокирующее и в то же время восхитительное.

— Кажется, кто-то из легионеров упоминал о вашем происхождении, - продолжала Дарина с оптимизмом, столь хрупким, что казалось, будто он позаимствован из другого мира — мира, где у войны есть срок годности, а мир — не абстрактная концепция, а осязаемая реальность.

— Когда наступит мир, — рискнула она с осторожной надеждой, вложенной в каждый слог, — Я бы хотела напроситься на репортаж о вас и тех местах, где вы выросли.

В глубине души, защищенной от разочарований, но всегда уязвимой, Дарина лелеяла одну надежду: что после того, как эта неустанная война наконец исчерпает себя, или тела, или причины, еще останется место, куда стоит отправиться.

Если она вообще когда-нибудь закончится — эта мысль грызла ее решимость, как термиты старую древесину, — то каждый день казался еще одним отслоившимся пластом, обнаруживавшим все больше гнили под шпоном общества. Люди ежедневно находили новые причины для кровопролития; внешние враги порой казались всего лишь отвлекающими маневрами по сравнению с внутренними ранами, кровоточащими с каждым днём всё сильнее.