Как оказалось, после «штопки» проблемы только начались. Проблемой номер один было бездействие – товарищи могли хоть осадить палату, режим не позволял им видеться слишком долго, а в остальное время Лее было решительно нечем заняться. В родной части можно было аккуратно сползти с кровати и прилипнуть к окну, чтоб увидеть, а не только услышать самолёты. Да вообще родную жизнь в целом. Не слишком спасает от скуки, но на безрыбье…
Здесь же не было ничего, что Лею интересовало. Никто не летал, вертолёт Смирновой выглядел уныло и скучно в гордом одиночестве, а местных разглядывать надоело ещё в первый «побег до окна». Больше бунтовать и пытаться нарушить режим Лея в этом вопросе не пыталась, ибо вид за окном был ещё тоскливей.
Проблемой номер два была местная еда, и вот здесь, чтоб описать проблему, не находилось ничего цензурного. В первые два дня ей попытались подсунуть кисель. Жидкие сопли Лея сначала потыкала пальцем (отсюда и узнала про консистенцию этого ожившего ночного кошмара), потом демонстративно отказалась – в процессе пострадала одна подушка, а слово «сопли» было повторено не меньше двадцати раз, – а потом, поняв, что местные врачи совершенно ненормальные, и её крики тут не работают… Нет, не выпила, а скормила какому-то из местных растений, стоящему в горшке на окне. На второй день кисель пошёл охотнее, но всё в тот же горшок. То, что на третий день «диету» пообещали сделать приятнее, воспринималось уже со здравым подозрением и неявным презрением. И с голодом.
Ей хотелось есть, очень хотелось, но злополучный кисель она не воспринимала как еду, а местную больницу уже тихо ненавидела. Врачи, которые здесь были, оказались на поверку большим злом, чем китайцы, так как последние бы просто её пристрелили. Этим же была поставлена задача сохранить ей жизнь, и неизвестно ещё, что было хуже.
Завтрака на третий день Лея ждала за час до, собственно, завтрака. Желудок подводило от холода, ныл и чесался свежий шов на животе, спрятанный под повязкой. Отвратительное ощущение в целом, разбавленное неуёмным желанием что-нибудь делать.
С неким мстительным ощущением Иствинд отколупала ногтем краску на спинке кровати, даже отломила щепку, но, заслышав чужие шаги, тут же накрылась одеялом до самого носа и замерла. Оживилась она только тогда, когда увидела – и смутно узнала гостя. Окончательно узнала только после упоминания о кенгуру.
Ну да, ляпнула… Язык у неё не до Киева доведёт, а до пресловутой Австралии, посмотреть на светящихся кенгуру. Только, если он думает, что можно будет теперь её так окрестить – это он зря.
– Чукча! – радостно оповестила палату Лея, хоть и оповещать некого было – только непонятное растение, которое на кисельной диете стало грустить и вянуть, подтверждая сомнения касательно диеты. – А что мне б и не выжить?
Радость её была вызвана не тем, что она, в общем-то, должна быть благодарна своему спасителю, а догадкой, что этот мог принести еды. То есть, хоть чего-нибудь оттуда, с воли, без привкуса больницы. В идеале, конечно, мяса отваренного и на хлеб, о жареном пока и мечтать не приходится.
Желудок снова подвело, но Лея нацепила на лицо самое доброжелательное выражение и даже помахала рукой.

Юмор про сумчатую Лея оценила – ехидно улыбнулась, похлопала по одеялу примерно там, где шов скрывали бинты, но без особого усердия, ибо завыть от боли ей сейчас ой как не хотелось. Не потому, что больно, а потому, что гости. Хоть какое-то новое лицо, исключая боевых товарищей, на которых сейчас смотреть бывает грустно. То есть, понятно, что они о ней волнуются, но стоять в палате с лицом хуже катафалка?
– Заштопали мою сумку, меняем позывной на обычный. – Лея поёрзала на кровати, заинтересованно наблюдая за «чукчей». То есть, не совсем за ним, а в ожидании «подарочков». От своих не дождёшься – негде тут что-то добыть, связей на этой земле нет, да и Лисовецкая, после того, как Лея предложила ей пить кисель самой, с мстительной улыбкой предупредила, что, если кто-то из фельдъегерей решит «нарушить диету больного товарища», будет по возвращении в часть драить новые Су зубной щёткой. Своей. Так, чёрт побери, и разочаровываешься в окружающих. Щётки, видите ли, испугались.
– У меня приказ такой был, – ненадолго улыбка сползла с её лица, но бесенята в глазах скакать не перестали, – Выжил? Исправляй это! Небесный штрафбат у нас тут, знаешь ли.
Речь зашла о еде, и Лея снова заёрзала, даже смогла усесться на кровати в ожидании. Был бы Садао Джиней, не миновать бы ей издевательств – механик с двумя косичками могла бы добыть что-то вкусное, а потом заставить Лею изображать тюленя: хлопать в ладошки и «хау-хау» говорить. А здесь, стоит заметить, всего-то кенгуру обозвали! Ну и где тут унижение и обида?
– Не томи, командир, я тут скоро кровать грызть начну, – взмолилась Лея, потирая ладони, – Киселями они меня… вздумали…
Ей предложили поглядеть, Иствинд сунула нос в пакет, и улыбка стекла с её лица ещё быстрее. То есть, совсем оценить масштаб проблемы Лея не могла – такое она в сознательном возрасте никогда не ела, благо, брат появился, когда она сама ещё сопливым трёхлетним ребёнком была. Нежный возраст с таким питанием в памяти не отложился, но теперь-то ей уже гораздо больше лет!
– Ты что, командир, – осведомилась Иствинд, – Оно ж даже выглядит так, будто его кто-то уже разок съел… Что ты мне приволок-то, издеваешься, что ли?
Сок – ещё куда ни шло, гораздо лучше кисельной диеты, но от такой обиды живот подвело совсем.

Отредактировано Leah Eastwind (2015-12-08 10:04:49)

Выражение разочарованности быстро сменилось явным раздражением, а рука уже шарилась по кровати в поиске чего-нибудь, что сошло бы за орудие возмездия. Даже по скромным прикидкам, такое её новый друг-растение не съест. Слишком густое для него. И, в то же время, слишком жидкое для того, чтоб походить на нормальную еду!
– Шутишь же, да? – вялая надежда промелькнула в её голове, и Иствинд сместилась на кровати поближе, стараясь то заглянуть за спину гостя, то поглядеть на его обувь, почти уже поверив, что её разыгрывают. Да где он это вообще здесь нашёл, степь же! – Ну ладно, нет мяса, ну булочку? Ну эти чёртовы макароны, которые вечно слипаются в монолит? Ну хоть что-то, Садао, хоть что-то, что можно жевать! У меня зубы чешутся!
Человек, ещё минуту назад казавшийся вестником надежды, оказался на самом деле тем ещё пакостником. А что пакостил – в этом Лея была уверена процентов так на девяносто. Не мог он с добрыми намерениями ей такую гадость подсунуть, ну не мог. Лея в это верить отказывалась. Как вообще можно представить, что кто-то на её диете захочет что-то, что по уровню отвратительности похоже на тот самый кисель, который ей скоро в ночных кошмарах сниться будет.
Окончательно разочаровавшись, Лея всё-таки нашарила подушку, вяло бросила её в сторону лохматой головы гостя и повалилась на кровать, разочарованно причитая что-то нечленораздельное. Повалилась, впрочем, так, чтобы живот не трясло – о своём здоровье она старалась не забывать даже в пылу отчаяния.
– Я знала, я всегда знала, что Лисовецкая доведёт меня до самоубийства… – более разборчиво выдала она, закрыв глаза рукой, и снова перешла на вялые причитания.
Это уже казалось не реальностью, а каким-то дурным кошмаром. Например, наелась в родной столовой тех кошмарных рагу, вот и снится всякая чушь. А сейчас её разбудят, скажут лететь…
– Это сон. – уверенно заявила Иствинд, не открывая глаз, – Сейчас я проснусь и окажусь опять в родной части. И там будет нормальная еда, нормальные врачи – видишь их только на комиссиях, больше и не надо – и самолёты обязательно будут. Будите меня, будите меня ради бога, этот сон мне совсем не нравится.
Она вяло и фальшиво всхлипнула, открыла один глаз и неохотно посмотрела сквозь пальцы. Не ушёл ещё.
– Мне тут только жрать запрещают и из палаты выходить. Лиса сдала, что я к столовой рвану быстрее, чем спохватятся, и обчищу её не хуже Мамая. А по палате я ходить не буду, и без того нездоровые ассоциации она у меня вызывает. – пробурчала Иствинд, когда больше притворяться отчаявшейся не было смысла.

Будь бы на месте «чукчи» её ведомый, где-то тут она бы и получила желаемое. Лёха, будучи человеком широкой души и заботливым ведомым, к тому же никогда не забывал, кто его, «дезертира», пригрел и перевоспитал, чтобы больше не геройствовал. Тут ехидство Иствинд даже долго прятать бы не пришлось, жалобно бы посмотрела и рассказала о нелёгкой судьбе – принёс бы пожевать. Но, зная хитрый ум Лисовецкой (не зря же она пятую фельдъегерскую держала в стальной дисциплине, при этом удерживая в узде совершенно неадекватную Джиню и прочих разного рода кадров, к которым Лея в зависимости от настроения причисляла и себя), можно было догадаться, что на этого она тоже нашла управу. Может, не щёткой единой запугала, может – Смирнову приставила, которую так просто на женские жалобы, которые у Леи постоянно выходили какими-то фальшивыми, не возьмёшь. Может, обратилась к Джине, которая, если доходило до дела, могла пугать не хуже, чем рота автоматчиков. Как-то Бекас, в общем, полёг под этими тремя умными женщинами. Только пожалеть и остаётся, да лень. Заслужил ведомый. Да и с Лисой не поспоришь, командует парадом в их обществе она. С этим же не договоришься.
Ну, а раз не работает, и нечего мучиться. Лея развалилась на кровати, уставилась в потолок и жаловаться перестала.
– Тут я и помру, – констатировала факт Лея уже без прежней обиды, зевнула и попыталась осторожно потянуться. Судя по тому, как лицо у неё перекосило, прежним вальяжным привычкам тихо настал конец.
Боль до сих пор не ушла, но, в сравнении с происходящим в степи, всё было не так уж и плохо. Заштопали, на ноги поставят, летать будет. Точно будет, что бы там ни говорили. Пока не разобьётся в последний раз, небо её от себя не отпустит, это Лея точно знала, пусть и не вязалась эта мрачноватая мысль с её вечным весельем.
– Озверею, – согласилась фельдъегерь, – Только вот какая штука. Одежду у меня упёрли, думали, что окно высажу и вперёд, через поля.
О том, что думали, в общем-то, не зря, Лея предпочла умолчать. Вдруг этот что-нибудь придумает, выпустят её на пару часиков? Зачем рассказывать, что ты к побегу склонна, не в тюрьме перед конвоирами доклад держишь же…
Кстати, через окно – это они зря. Она бы и через дверь вышла, было бы желание. И было бы что-то поприличнее больничных пижам. А то и пижаму с боем выбивать пришлось – хотели оставить в рубашечке на завязочках, чтоб уж точно никуда ногой. Где-то тут Лея пригрозилась распустить швы во славу Восходящего солнца, если не прекратят издеваться, и пижаму ей всё-таки выдали.
Уже в надежде на прогулку Лея аккуратно уселась на кровати, нетерпеливо притопывая босыми ногами по полу. Нет, ну в самом деле, вдруг поможет?

Как только новый доброжелатель исчез из палаты, оставив многообещающее «погоди немного», Лея потянулась к пакету. Пюре она оставила без внимания, а вот один из пакетов сока утянула, тут же воткнув в него трубку и захлюпав содержимым. Не чай, конечно, но сойдёт. Один только вопрос – где, да где он вообще это добыл? За исключением того, что сок уже далеко не холодный, а близок к комнатной температуре, ничего особого в нём нет. Ну, ещё надпись «для детей от двух до пяти лет», что, в общем-то, тоже сюрреализм. На «детей от двух до пяти» Лея не обиделась, но загадка добычи здесь у кого-то такой еды не давала ей покоя.
Может, у них тут дети полка есть? Не завезли средств защиты вовремя, вот и возят детское питание теперь? От этой мысли Лея хихикнула, прежде благоразумно оторвавшись от коробочки с соком. Не, вряд ли. Или всё-таки прячут здесь какое-нибудь дитё?
А, плевать.
Коробка опустела и была отправлена в пустую корзину метким броском. Лея обхватила голову руками, наклонилась и чуть покачалась вперёд-назад. Ситуация-то хуже некуда. Это при чукче стыдно выдавать волнение, а наедине с собой чего врать. Особенно если знаешь, что главный вопрос в твоей голове – «что ж теперь со мной будет-то?». Никто из приехавших на её спасение на этот вопрос не отвечал. Врачи – молчали.
Что-то они все темнят.
Можно было, пока везёт, пристать к Садао с вопросами. Только много ли знает? То, что ей «не летать», Лея и так знала, не дура. Вопрос был в сроках. И будет ли когда-нибудь вообще отмена земной ссылки. А этого небритый благодетель мог и не знать.
Она легонько надавила пальцами на виски, заставляя себя отрезветь, и даже улыбнулась. Если даже спишут, это они зря. Без неба ей не жить, проще было не спасать. Хотя, может, не знали, что её так ранили…
У, как это всё было сложно для неё. Может, она бы и придумала план по добыче конфиденциальной для пациента информации, но вернулся «благодетель», и Лея выпрямилась и снова нетерпеливо затопталась ногами. То, что его операция по возврату одежды увенчалась успехом, и так было ясно. Халат – пускай! Бежать она действительно не собиралась. Лисовецкая чересчур нагнетала. Может, было что скрывать.
– Не, сама. – улыбка всё ещё выходила натянутой. Лея осторожно взялась за спинку кровати и заставила себя медленно подняться – честное слово, на это ушла почти минута, прежде чем она действительно смогла сказать: вот, теперь я стою. – Не развалюсь. Думаешь, первый раз сбивают?
Не первый, это правда, но до того самое серьёзное – вывихнутая рука да шрам на подбородке. И всё равно, хотелось ей показать, что фельдъегери явно на небесах куются из чего-то прочного и устойчивого.
– Правда, тут ещё как поглядеть. Для наших сбивали меня слишком много, а для военных – маловато. Наши-то обычно один раз и… – Лея стукнула кулаком о кулак, ухмыльнулась и протянула руку за халатом, – всё. Ну что, командир, куда путь держать будем?

Вопрос был задан, и на секунду лицо Леи не помрачилось, нет – просто стало чуточку серьёзнее. Что ни говори, на самом деле жизнь для неё была важнее. Иначе, ещё там, в степи, она бы выдернула осколок, не задумываясь. Там бы и померла, но с кристально чистой совестью. На деле же оказалось, как оказалось.
– Не люблю, – вдруг честно вздохнула Лея, ковырнув босой ногой пол. – Они того не стоят.
То, что из-за такой авантюры её и сбили – фокусы с ответчиком – она знала. Предполагала, в общем-то, что Садао и так допрёт до этого своим умом и поймёт, что с авантюризмом у Леи отношения не сложились. Однако, ей действительно приходилось ввязываться в мероприятия, которые были опаснее, чем её обычная работа, и она шла на них с радостным лицом, вот только в душе не особо этим гордилась.
Разбираться в подобных тонкостях всем было некогда, вот и складывалось порой мнение, отличное от правильного. Чёрт с ним.
– Просто мне на них везёт, а отказываться у нас не в чести. Вот и играю в догонялки. – резюмировала Лея и покачнулась, но равновесие удержала. Халат она забрала и накинула на плечи, потом осторожно пошарила ногой под кроватью и извлекла наружу тапки, ибо наклоняться не рисковала.
По коридору, так по коридору, спорить и требовать большего Лея, несмотря на сложившуюся репутацию не стала. Двигалась, правда, тихо, крадучись, но не из желания спрятаться от чужих глаз, а чтобы пузо лишний раз не трясти.
– На улицу я в пижаме и сама не попрусь. Ноябрь на дворе, – скучным тоном сообщила Иствинд, потрогав стену в коридоре и почти незаметно к ней прислонившись, чтоб постоять пару секунд и передохнуть, – Темнит Лиса. Значит, новости плохие.
Какие – это и так понятно. Но, опять же, вопрос заключался в том, сколько продлится её земная ссылка.
– В рюкзак положили, рюкзак потом отдадут, когда выпустят отсюда. – вообще-то, Лея достоверно этого не знала, но не прочь была и предположить, – Тут, собственно, какая штука. Если ты у местных врачей даже халат унёс, – она легонько оттолкнулась от стены и снова пошагала вперёд по коридору, – Знаешь ли какие-то прогнозы на тему меня? Кажется мне, что меня тут держат на таком положении, потому что боятся, что я от плохих новостей одичаю.
Больше логичных предположений на тему «почему так» у Леи не было.

Отредактировано Leah Eastwind (2015-12-09 05:23:03)

Не совсем долг гнал её в небо. Точнее, долг, но не перед абстрактными материями. Не перед Родиной, не перед императором-батюшкой, в общем, совсем не за «веру, царя и Отечество». Долг был перед друзьями, перед сестрой и братом. Но все эти люди никогда не требовали от неё умирать во имя долга перед ними.
Сложная штука…
– Работа у меня такая. – Лея покачала головой и потёрла щёку ладонью, – Вроде ничего ей не должна, а надо сделать по-хорошему. Мне, значит, вербовщики так и сказали, вы, Иствинд, совершенно непатриотичная. Но мыслите правильно.
Говорили они так или нет, Лея уже достоверно не помнила. Помнила занудных мужчин в деловых костюмах, которые долго и последовательно объясняли ей, что она что-то задолжала родной стране, и теперь неплохо было бы поработать над возвращением долгов. И что-то ещё про великую империю. Лее хотелось попросить ей объяснить, что такое «любовь», чтоб только увидеть, как такое сложное для неё понятие будет разложено по полочкам деловых норм. Правда, хамить не стала, но, в общем-то, Лея сказала прямо, пусть и другое: она согласна, могли бы и не распинаться. А уж что ей на это ответили…
Какая, впрочем, тут-то разница?
– Даже пассажиром не возьмут. – серьёзно ответила Лея, – Но до каких пор...
Ясно, даже спрашивать не стоило. Вся надежда на Лису или местных коновалов, да только они в сговоре.
– Или навсегда спишут, – вздохнула Иствинд, опустив голову и рассматривая больничные тапки. «Навсегда». Противное слово для того, чья жизнь измеряется не часами даже – секундами. Долгая, долгая, долгая жизнь без крыльев. Лучше бы застрелили, вестимо, если так.
А вот что ей принести могли, вопрос сложный. Читать она, конечно, любила, но тут не насоветуешь. Всё, что хотела, давно прочитала, вкуса в литературе не имела, а потому проглатывала любое чтиво, но, в то же время, могла отвернуться от того, что другими восхвалялось, как шедевр. Логика окружающих на ней совершенно не работала.
Что ещё тут нарыть можно? Игрушек электронных? Нашли развлечение…
– Не знаю, что у вас тут есть, но кубики Рубика мне не носи. Ненавижу их. А так… если найдёшь чего, я с радостью. Завою тут скоро. Вот ещё вопрос! Наши улетать не собираются?
Если собираются, так хоть бы попрощаться зашли… Или не собираются?
Заберут ли они её с собой или нет?

Понятное дело, что чукча не походил на того, кто всё знает, и вообще может быть в сложившейся ситуации полезен, но Лея, будучи человеком практичным – хоть и практичность её была неадекватной – полагала, что, если жизнь даёт тебе лимоны, нужно срочно сварить с ними чай, а не ныть о том, что предпочитаешь апельсины. Если жизнь послала тебе чукчу в качестве единственного посетителя – спрашивай обо всём, авось, где-то и прибудет знаний. Послали бы кого-нибудь другого (только не Лису, боже упаси), Лея вела бы себя точно так же. Спрашивай, пока не ответят.
И ответ, какой-никакой, она всё-таки получила: люди возвращаются в строй. Абстрактный для кого-то другого, для Леи он был прост, как день, и объяснялся её парадоксальной логикой так же просто: этот не похож на любителя утешать и помогать, значит, скорее всего, основывается на опыте, а не от дурака что-то придумывает. И, в общем-то, даже этого было достаточно.
– Поставят. – на этот раз вышло даже с какой-то уверенностью, – Фельдъегери так не умирают и из строя так не уходят.
То, что ей повезло, она знала, и везение это действительно заслуживало четырёхлистного клевера на пузе. Осколок, вошедший в её живот, не только не вспорол кишки сразу, но и не сделал этого даже после всех пертурбаций, которые предшествовали, собственно, её доставке к врачам. Брюхо заживёт быстрее, чем могло бы.
– Я хочу самолёт, – пожала плечами Лея, продолжая шлёпать по коридору, – Стой, без паники, угонять из ангара не придётся. Модельку самолёта, желательно, металлическую. Только их здесь, наверно, даже за спирт не наменяешь.
Одна такая была у неё «дома» – то есть, в текущем расположении фельдъегерей. Ещё две остались у брата и сестры, прямо как в старых сказках: если что, кровь проступит на крыльях. Шутки шутками, а модельки эти они любили и хранили при себе.
Ту, что осталась в вещах, заменить нельзя, но скучно было засыпать без привычного разглядывания полустёртой надписи на металлических крыльях. Маленькая модель её большой любви. А ту, что оставила, можно будет потом с Бекаса стребовать или Женьки – они в её вещи свободный доступ всегда имели.
– Она небольшая совсем, с мою ладошку. Была. – пояснила Лея, – Если наши упрутся без меня, точно её не верну. И пускай, но всё равно хочется что-то подобное.

Нашёл о чём предупреждать. Слава бежит впереди неё, что ли? Самолёт угнать, податься в воздушные пираты, «делай, что хочешь, плыви по морям, ведь мы пираты» и далее. Только без рома и сокровищ, первое её делу вредит, а второе и подавно не нужно. Много ж от неё ждут, а ведь всего-то в эфир пару песен спела.
– Я не в настроении для угона самолётов. – отмахнулась Лея без особой обиды. То, что к ней относятся странно, она уже даже всерьёз не воспринимала. Пусть себе. – Всей местной крылатой технике в радиусе ста километров ничего не угрожает.
Она подумала и прибавила «пока что», ехидно усмехнувшись. Просто для поддержания образа, ей же не жалко. Может, так хоть отстанут, сочтя её абсолютно неадекватной? Уж лучше пусть считают глупой и безрассудной, чем присматриваются всерьёз. Ещё один принцип их работы – смертельной работы!
– Ну, я же просто предложила, – развела руками Лея, когда речь зашла о технических трудностях, – Если бы они тут были, здорово бы было, нет – переживу.
По этому поводу она действительно не волновалась, относясь почти ко всему в своей жизни максимально просто, ибо главным её принципом было «не усложнять». И, уж тем более, не собиралась расстраиваться, когда ей пояснили, что тут такого днём с огнём не сыщешь.
Но, вместо того, чтобы «взять лопату и забить», чукча пустился в размышления, а на лице Леи прочно поселилось выражение недоумения. Это, значит, он серьёзно решил добыть ей желаемое?
Иствинд, видимо, подведя своим мыслям какой-то итог, расплылась в улыбке и пискляво пропела:
– А ещё принеси мне, батенька, цвяточек аленькой! – и заливисто расхохоталась, опираясь о стену рукой, так как заразительный смех почему-то мешал ей нормально стоять. Ну, то есть, понятно, почему: всё тот же злополучный шов. Но всё равно удивляло её это, и выводы напрашивались, что не бегать ей ещё долго. Зато прогулялась.
Усталость, всё-таки, брала своё, и Лея уже начала поглядывать в сторону палаты, вот только признаться кому-то в своей слабости не только не умела, но и не собиралась особо.
– Чукчу хоть на боевом дежурстве не хватятся? – поинтересовалась она для проформы.