[indent] Вообще домашние аппараты для гемодиализа позиционируются как роскошь для тех, кто хочет продолжать работать без перерывов на стационарное лечение и проводить процедуры в любой удобный день. Помимо издержек на саму машину, нужно было снабжать дом дополнительно коммуникациями, модными проточными фильтрами воды, водоумягчителями, дозаторами, ультрафиолетовыми обеззараживателями — словом, системой, которая в миниатюре представляла собой первоклассный олимпийский бассейн. На неё, как и потом на пересаженную в Израиле печень, Пьер на государственном прикорме никогда бы не скопил, но проводить ещё большую часть своей жизни в больнице или лишаться почек, которые всё ещё каким-то чудом не дали сбой, опухоль или что-то страшное, хоть и работали слабо (а через вас бы лютый препарат выводил из кровотока и тканей токсичные металлы), он хотел меньше, чем засвечивать свой подозрительно высокий доход.
[indent] В этот раз его врач настаивал на госпитализации в Париже и курсе под наблюдением специалистов, потому что с прошлого интенсива фистула в его левой руке начала стареть и терять прочность, как и любые сосуды, силиконовые или живые, если в них много и часто колоть огромной иглой для вен. Но он слишком устал после путешествия в Москву, и не мог оставить кошку, так что отказался. Обычно, года врачи, как в этот раз, очень настаивали, он их прямо спрашивал, сколько они хотят на лапу, чтобы заглушить совесть и убедить клятву Гиппократа, что гуманнее оставить его в покое и на свой страх и риск лечиться амбулаторно. За положенную на стол врача купюру профессор Дюпье лишь покачал головой, зная, что пациент её не заберёт, и выписал рецепт и оплатил антидепрессант в больничной аптеке.
[indent] Ровно через день Пьер не то чтобы пожалел об этом, но состояние его сильно ухудшилось, и врачи бы помогли как никогда. Но по собственной воле он лежал в своём кресле один дома с наложенной шиной и заклеенной дырой и наблюдал расползающийся под кожей синяк размером уже в ладонь. После ночи тревожного почти отсутствующего сна под тихое жужжание аппарата и бодание и тревожное потявкивающее мяуканье давно не кормленной ничем, кроме купленной напоследок пиццы, которую Пьер даже на треть не съел, Шеваль, вися ослабшим на капельнице, потому что не мог физически есть и справлять нужду во время таких вот чисток, он готов был расплакаться от такой-то «радости». Кровь из накаченной артериальной через искусственную врубку вены может не остановиться и после шины и неэластичной компрессионной повязки поверх, и он просто истечёт ей и умрёт дома из-за своего упрямства. Как его и предупреждали несколько лет врачи. Больные вроде него не должны жить одни, но его и так уязвлённая таким состоянием гордость просто не позволяла не рисковать. Он ненавидел больницы за их запах смерти и голые стерильные стены, мебель, жалостливых и безразличных людей, но его собственное жилище напоминало даже не светлую палату, а какой-нибудь подвальный зал морга или средневековый склеп. Как назло, голова его была после выведения препарата со связанными им металлами и капельницы, питавшей её всем нужным напрямую через кровь, а не стоящие органы, яснее некуда, мешала только муть и слабость. И когда раздался звонок, он сидел в плену кресла и пледа в дальнем углу жилой комнаты и уже был готов смиренно отбывать на тот свет, позволяя Шеваль хоть себе лицо погрызть вместо засохшей пиццы с пепперони, от которой у него была бы изжога. Но понял, что забыл портативный приёмник от видеозвонки на кухне и не мог посмотреть, кто прибыл его проведать, ведь ни врачей, ни доставки, ни, тем более, Астрид Гудбранд, которую чуть не склонил к сексу против её воли, пользуясь аутичной невинностью этой девочки в теле женщины какие-то три дня назад, он не ждал. А он бы очень хотел, чтобы его хотя бы обняли и подтянули ему на холодные плечи плед, пока он мёрз, ведь отопление в доме не было включено достаточно для январских заморозков а он ничего не ел сутки.
[indent] Визитёры были терпеливы, но настойчивы. Через минуту Пьер с трудом выполз с кресла, встал на ощущающиеся мёртвым грузом ноги, и, спотыкаясь об кошку и брошенную на полу пиццу, пошёл мелкими шагами по стеночке, другой рукой как старик на посох опираясь на каталку с почти пустой капельницей. Его неистово тошнило от пустоты в желудке и вело. Наконец, на третий звонок врубив связь на приёмнике, он спросил:
[indent] — Кто? — даже не глядя, а, поняв, что его голос прозвучал скорее как помехи в эфире, чем как человек, повторил, напрягая связки ещё раз.
Отредактировано Pierre Eugène Mao (2019-06-20 23:26:49)