Во всем дворце тихо. Лишь дыхание принцессы нарушает мерную тишину, легкий ветер приподнимает занавески, словно шаловливый мальчишка, вбегает в комнату для игры. Вслед за ним врываются солнечные лучи и отражаются от блестящих поверхностей, рассыпаются на сотню младших собратьев - зайчиков.
В другом крыле за несколькими закрытыми дверями и прячась под спасительными струями воды рыдает одна из самых гордых принцесс империи. Девочка из тихой комнаты, свернувшись на своей кровати, искренне надеется - блеснувшие в глазах Сильвии слезы ей показались, а воображение лишь шутит с ней. И лишь в глубине души знает, что она убийственно права.
Слуги давно все убрали и лишь уродливое пятно на стене напоминает о случившемся меньше часа назад. Кажется, даже солнечные зайчики перескакивают через него, не желая пачкать свой золотистый цвет в уродливом коричневом. Они же приготовили для принцессы новый чай и оставили её на столике около кровати. И вновь раскрыли окно, помня об указаниях врачей.
Небольшая стеклянная чашка с металлическим ободком по краю казалась абсолютно безобидной. Принцесса видела легкую потертость металла, небольшие царапинки, на которые ранее и не обращала внимания. Юфи знала, что чашка окажется столь же тяжелой, как разлетевшаяся на мелкое крошево предшественница. Что, коснувшись губами края кружки, она неизменно их обожжет о тонкую каемку и вкусный чай. Само стекло окажется чуть теплым, согреваясь постепенно в руках. А причудливо изогнутая ручка, удобная для обхвата, окажется не в пример прохладнее всего остального.
Горячая янтарная жидкость, заключенная в тюрьму из стекла и металла, рябилась от ветерка. Белесый пар поднимался над чашкой тонкими струйками, размывал очертания краев и растворялся, подхваченный потоками воздуха. Насыщенной янтарный цвет напитка оставлял за собой ощущение мягкого спокойствия и совершенно не придавал решимости, которая сейчас требовалась маленькой принцессе.

Иногда бывают такие моменты, что хочется просто побыть одному. Скажем, в ночь проводов любимых или после любовных утех. В отличие от большинства живых существ, бессмертные редко испытывают чувство одиночества, но даже им это не чуждо. Есть, правда, небольшая разница в том, как они это воспринимают. Ева медленными шагами, аккуратно переступая порванные провода и разбитые тары, шла по темным закоулкам старой лаборатории. В ее памяти все чаще и чаще всплывали образы своих бывших соратников, похороненных здесь, под грудой поржавевшего металла. Когда на девушку нахлынут воспоминания – она не ищет общества товарищей, не запирается одиноко в комнате. Она всегда направляется в какое-то особое только для нее место, где никто не сможет ее побеспокоить. Будь то капитанский мостик или же отдаленная заросль. Вот и на этот раз миледи предпочла уйти к тихому лесному озеру, где берег образует небольшой мысок. Лес на мыске почти вплотную поступает к воде. Необычайно большое скопление зелени способствовало тому, что когда-то на водопой приходили сюда целыми стадами дикие животные, но теперь…  Лишь пустая бездушная земля. Нет ни одного живого существа, лишь непроходимые джунгли. Есть тут одно место, где лежит поваленное дерево, в четырех или пяти шагах от него – кромка воды. В каком-то смысле эта прогнившая дубина напоминает Сандерс ее саму – обугленная и сорванная местами кора говорит о том, что дерево, как и немезида, искалечено временем. С небольшой лишь разницей: она смогла победить смерть, а дерево – погибло. Ницу сидит, прислонившись к стволу, и смотрит на лунную дорожку, протянувшуюся по воде. Легкий, еле заметный ветерок слегка шелестит листвой и морщит водную гладь. В одной книге, давным-давно сгоревшей во время войны, в книге, которую принесла ей некогда Марианна в качестве благодарности за поддержку в трудные для императрицы времена, - ее обугленные страницы развеяны по полям и выжженным пустошам этого многострадального материка, - так вот, в этой книге прочла она одну историю, запавшую девушке в душу. Там речь шла об отце, который оплакивает сына, павшего в бою. Бой, как помнится, велся примитивными средствами, да и война была нелепая – ради обладания мифическим предметом, который почему-то считался очень ценным.  Смерть в этой истории рассматривалась как трагедия. - Почему? Что в ней трагичного? Этого Ева никогда не понимала. - Где тут элемент трагедии? Не было ни крушения планов, ни героев, готовых на все ради достижения цели. Возможно, для нее, живущей тысячелетия, просто не понять обычных людей? Но ведь когда-то она ничем не отличалась от простых смертных. Неужели за все это время обычные мирские блага и желания, восприятие мира, были просто стерты из памяти? Девушка уткнулась носиком в колени и закрыла глаза. Хотелось спрятаться, испариться из этого мира раз и навсегда. Никому не понять, что чувствует бессмертный, называя даром отсутствие возможности покинуть этот бренный мир. - Ну показана война. Тысячи скорбящих, тысячи сыскавших почет и славу. Война как война, ничего особенного. Все войны такие. Мало что ли я их видела? Парнишка погиб из-за допущенной кем-то ошибки. А перед этим успел спасти друга, ребенка или врага – в истории переплетено столько сюжетных линий, что и не упомнишь. В конце концов он был убит снарядом, выпущенным из метательного орудия той эпохи. И отец спешит отыскать его тело в горе трупов на поле брани сразу после битвы, пока запах крови не сменился запахом тления. А потом он смотрит на искаженное агонией лицо парнишки. И кажется ему, что в глазах сына еще светится жизнь. Вот только смотрят эти глаза не на него, а поверх головы. Вдаль. И перед мысленным взором отца проносятся тысячи картин-воспоминаний, тысячи эпизодов из жизни сына. Вот малыш первый раз самостоятельно выбрался из колыбели. Детские шалости. Первые жизненные уроки, первые ошибки, желание скорее повзрослеть. И постоянно - выбор, цепочка непреложных "или-или", которая неотвратимо ведет парнишку на поле битвы. События выстраиваются в прямую линию, протянувшуюся от колыбели к горе трупов. И во всем ощущение неизбежности, неотвратимости. В книге об этом говорилось как о судьбе. Там утверждалось, что судьба вела по жизни и отца и сына. Вообще, из той истории следовало, что в мире, где жили отец и сын, судьба определяла все. Судьба была последней инстанцией. И в глазах погибшего сына, чья голова покоилась на коленях отца, навеки запечатлелась рабская покорность судьбе. Однако история на этом не кончалась. Сюжет развивался дальше, и отец того парнишки оказывался вовлеченным в дьявольски сложную интригу, в результате которой он каким-то образом избавлялся от того, что пятнало его имя или затрудняло ему жизнь, и примирялся со смертью сына. Остался ли в конце концов он жив или нет, немезида уже не помнила. А вот она, слабый пол, смогла. Есть у нее такой особый талант: умение выживать. Многие скажут, что умение это ничего не стоит, когда твои года уже переваливают за несколько сотен лет, но разве можно знать заранее что будет? Ведь и она была маленькой молчаливой девчушкой. Разве можно было подумать, что когда все это началось девять веков назад, в Йоркширском лесу, что миледи сама возьмет в руки право распоряжаться человечеством, примерит на себя образ судьбы. Ее мать жила отшельником в какой-то разваливающейся хижине, торговала своим телом, зарабатывая крохи и тут же их спускала на пойла странного содержания. Когда на свет появилось чадо, то первое, чего коснулись его губы, была отнюдь не грудь матери, а соски ободранной, побитой волчицы, которую притащили лесной ведьме ее вонючие лесные ухажеры. И это молоко, смешиваясь с кровью умирающего зверя, капля за каплей скатывалось по гортани в желудок. Девушка никогда не забудет этот вкус, мерзкий, пересоленный и с непонятной кислинкой. И так раз за разом. Волчица, олени,  кто знает, может среди жертв даже были и люди. А когда ребенок подрос, то маменька не стала брезговать и дочурку привлекать в свои оргии. А разве может неокрепший подросток лет пятнадцати сопротивляться силе тех дикарей, которые желают страсти, близости и женского упругого тела? А за отказы брали силой, избивали, привязывали к столбам и насиловали целыми племенами. И родительница еще говорила, что Ева будет похожа на нее. Вечно отдаваться этим пропахшим потом гориллам была ее судьба? Ну уж нет.  Ведь именно так рождаются былины. Кто-то один берет на себя смелость не следовать правилам. Разорвать порочный круг и тогда все меняется, надо просто попробовать, как некогда сделала Сандерс. Одним дождливым вечером, когда мать вновь пришла к ребенку в спальню и сказала, что продала свое чадо за корову, и что какой-то епископ должен будет прийти по утру и забрать ее из родного дома, что во дворе ждут одичавшие собаки, которых она прикормила, и сбежать не удастся, что вечно будет служить и прислуживать. Ведь это была ее судьба не так ли, авторы слезных произведений? Но девочка не стала слепо следовать этим указаниям. Дождавшись ночи она прокралась к кровати родителя, привязала руки к столбам и закрыла рот прогнившей шерстью полевой собаки. А после — воткнула нож в ее сердце. И для верности раскрошила череп деревянной скалкой. Она сидела в слезах подле трупа, не зная что делать дальше. Но голос матери заставлял ее вернуться в реальность. Она после всего этого была жива и  даже сквозь тот идиотский кляп маленькая Ева слышала в голове ее смешки, видела надменную физиономию. Пришлось распотрошить ее. Вскрыть самую грудину, перепачкавшись в крови.  И лишь тогда все прекратилось. Капельки красной жидкости, что окропили ей губы во время операции были прекрасны на вкус. Не та жижа, которой почивала старуха. У нее был какой-то странный привкус, аромат. Она держала в руке сердце, чувствовала каждый его удар, а в конце, медленно надрезая сверху-вниз, со всей силой рванула из тела. Да, оно осталось у ребенка в ладошке, а труп, наконец-то, перестал шевелиться и говорить.  А вы говорите «все предрешено». Чушь. Вот так становятся бессмертными. Похоже на дар? Какую-то избранность? Не думаю. И вот теперь взгляды на жизнь, привитые ей матерью, переплелись с собственным пониманием этой трогательной истории. Потом на это наложились впечатления от множества прочих книг, смертей, собственного жизненного опыта. Первоначально ей не давал покоя вопрос, что вкладывали в понятие "отец". Ведь своего она не знала, а с другим родителем, как вы поняли, тоже не повезло. Быть отцом, что это значит? Техническое значение слова конечно же понятно. Но какой смысл оно имело во времена, к которым относилась та история? Что значило быть отцом для того скорбящего человека, который оплакивал своего сына? Она, бессмертная, продукт иного производства, кровавого, безумного, из других эпох. Но если бы ее спросили: "Кто твой отец?" - самое большее, что она могла бы сделать, это заявить: "Один из тех лесных дикарей". Так что всякий раз, когда миледи сталкивалась в книгах с концепцией отношений родителей и детей, она был вынужден опираться лишь на собственное воображение. Но как могла она понять скорбь родителя, потерявшего сына или дочь? Помнится, в свое время концепция родительских отношений здорово озадачила ее. Теперь все изменилось - к этому примешивалось ее собственное горе, такое горе, о возможности которого она раньше и не предполагала, о существовании которого ей запрещено было даже знать. А вот насчет понятия судьбы - с этим проще. Все в жизни имеет свою цену, за все нужно платить. Нужно уметь ставить все на кон. Если человек делает это успешно, значит, он контролирует свою судьбу. А что такое успех, скажем, в военном деле? Это значит, что командир поведет своих воинов в бой, заранее спланирует все маневры, саму битву в целом. Это значит, что он предусмотрит все варианты, не оставит места случайности, с честью отразит все неожиданные выпады, которые уготовит ему судьба, потому что он хороший стратег. Хотя в то же время для другого воина пилот в кабине пикирующего на него истребителя может олицетворять неучтенный фактор, проигрыш, и по большому счету, судьбу. Но куда страшнее потерять лицо в своих собственных глазах. Нет ничего хуже, чем смотреть на себя в зеркало и испытывать непреодолимое желание отвернуться. За плечами трудная жизнь, много было в ней поражений, позора, потерь. Ей ничего не давалось просто так. Но все же она сумела все преодолеть. Некоторые говорят, что, если бы им представилась возможность прожить свою жизнь еще раз, с нуля, они прожили бы ее точно так же. Но Ева знала - уж она-то сделала бы все, чтобы прожить иначе. Пусть в той, другой жизни она и не добилась бы того высокого положения, которое занимает сейчас. Слишком много тяжелых воспоминаний. И вечное положение аутсайдера. Быть человеком и в то же время оставаться изгоем...

Лёгкое касание, и заработал, мягко урча генератор. Почти неслышные шаги донесли пришедшего до целого вороха пультов и панелей, новая смена несла оживление в это древнее строение, назначение которого не было понятно. В принципе, логика существ той эпохи тяжело поддаётся осмыслению, но это... Тут лучшие умы федерации не смогли понять зачем это всё. Нет, мы разобрались как это роботает, как функционирует весь комплекс, как обеспечить функциональность каждого узла и как они сообщаются, но в целом... В целом мы даже близко не уверены зачем нужен этот комплекс. Сам комплекс сейчас представляет из себя огромный монолитный блок со множеством ячеек, ни одна из которых не пострадает, даже если луна внезапно решит, что ей надоело на небе. Раньше же... Надо полагать, в прошлые эры он был на поверхности в той или иной степени, и показывал содержимое своих капсул, в каждой из которых может поместиться от небольшого домика до замка. Что содержат капсулы? Жизнь. Разную, нередко извращённую неведомыми силами, иногда уродливую, иногда прекрасную, нередко отчуждённую. Но комплекс не имеет и намёка на исследования, он просто хранит. Зачем? Не знаю, это большая загадка для всех нас, ибо поля стазиса тут были явно аварийным механизмом и консервация для будущих поколений чуть менее чем невероятна...
Оператор прошёлся по сенсорам, проверил показатели, и удовлетворённо крякнув, двинулся на непосредственный осмотр. Его, практически стажёра обуревали странные ощущения, смесь восторга перед жителями прошлых эр, некое беспокойство от неизвестности, трепет перед содержимым капсул, и одновременно любопытство, ведь каждая капсула уникальна в своём роде, и многие учёные федерации были опечалены, ибо не все они сохранились. Обойдя частькапсул, Оператор заглянул в ту, которая вызывала у него наибольшее любопытство. Капсула была достаточно большой, и просторной, содержала несколько этажей и достаточно хитрую систему жизнеобеспечения. В капсуле, в отличии от многих было два существа которые были принципиально разными, первое было скорее аномалией, ибо представляло из себя лепесток огня, который явно обладал разумом, и мог даже передвигаться независимо. Это пугало, настораживало и... Завораживало. Если в прошлые эры такое было возможно, то жители были воистину богоподобны. Второе существо было крупнее, и вся капсула явно строилась с рассчётом именно на это существо. Учёные назвали это существо библиотекарь, ибо в капсуле было много предметов из бумаги, их называли книгами, и книги были наполнены символами древних, мы их почти не понимали, а вот существо, похоже вполне понимало, ибо большая часть времени проходила именно за книгами.
Оператор украдкой огляделся, и глянул на планшет, ткнув в несколько символов, после чего продолжил смотреть на существо. Оно было необычно, достаточно мелкое, почти вдвое ниже оператора, оно постоянно куталось в свою шкуру, которая отслаивалась. Кто-то полагал, что это существо кроме умения читать было достаточно разумным, и эта шкура некий аналог одежды. Кто знает, Оператор хотел бы верить, что это существо всё-же достаточно разумно чтобы не только читать. К неудовольствию Оператора, большая часть учёных не верила, что существо действительно читает, а не разглядывает символы как картинки, ведь жизнь существа была очень размеренной, как у ручного зверька в клетке. Разве что передние конечности были очень работоспособны, но использовались очень нечасто, только для сосуда для питья, еды и переворачивания страниц. Вот существо слегка поёжилось. Странно, но кажется оно мёрзло, и иногда даже зарывалось в длинную шерсть, хотя зачастую эта верхняя шерсть убиралась назад, и лежала на спине.
Смена шла к концу, и Оператор потянувшись, размял пальцы, и обхватил ими курительную палочку, она аккурат проскальзывала между двумя хватательными, и зажималась прижимным пальцем, четыре длинные ноги мерно переставлялись, почти не создавая звуков из-за подушечек. Четыре усика с невероятным количеством нервов заменяли ему глаза, а вытянутая голова напоминала мяч для американского футбола, правда могущий разделиться на три лепестка... Зубастых лепестка. Зажав палочку, он вдохнул дым. Края губ нервно шевелились, выажая недовольство, сегодня пришёл протокол именно на то самое существо, на Библиотекаря. Сегодня должны открыть капсулу, и попытаться поговорить, если оно действительно обладало разумом.

Библиотекарь как всегда сидела за книгой, кутаясь в шаль, терморегулятор вышел из строя ещё до катастрофы, и тут было слегка прохладно, но ей нравилось это лёгкое ощущение холода, ей нравилось согреваться горячим чаем или кофе. Хотя спать, кутаясь в кучу тряпья было не самым лучшим из ощущений. Нижняя пара рук всегда держала чашку, такую тёплую и гладкую на ощупь. Огонёк была постоянной сутницей, хотя последнее время приходилось экономить фитили, ибо новых не появлялось, а просто так огонёк существовать не могла. Верхняя пара рук обычно грелась дыханием, или над паром от чашки, ибо верхние руки листали страницы, порой она слегка засыпала над очередной книгой, и волосы падали на лицо, и потом приходилось откидывать их за спину. Посетителей почти не было, а те что были, не показывались. Было немного грустно, но книги спасали от полной скуки, ведь она представляла каждое слово что прочитал, хотя и не понимала некоторых слов. Но что поделать, такова судьба девочки-мутанта в простом и незамысловатом зоопарке фриков и аномалий. Сюда до катастрофы свозили разных мутантов и аномальных существ, пока что-то не случилось, и весь зоопарк уехал под землю
- Огонёк, тебе почитать? - спросила девочка. Пламенная фигуркаулыбнулась и кивнала, огонёк не могла говорить, но всё понимала и была пркрасным слушателем, видимо она тоже хотела развеять скуку а слушать как читает девочка было тут единственным развлечением.
- Кхм. Город накрывала ночь, мягко покрывая тенью дома, и лишь робкий свет из окон разрезал эту тьму...